Театр Теней - Орсон Скотт Кард Страница 20

– Ты за этим меня сюда привезла? Чтобы профессор Антон посмотрел, какой вырос большой мальчик?

– Нет.

– Она вас привезла, – сказал Антон, – чтобы я убедил вас, что вы человек.

Боб вздохнул, хотя на самом деле хотелось ему одного: повернуться, уйти, поймать такси до аэропорта, улететь в другую страну и остаться одному. Подальше от Петры и ее требований.

– Профессор Антон, – сказал он. – Я отлично осознаю, что генетические изменения, породившие мои таланты и мои дефекты, вполне укладываются в диапазон нормальных вариаций человеческого вида. Я знаю, что нет причин полагать, будто я не могу породить жизнеспособных отпрысков, если спарюсь с человеческой женщиной. И мои свойства не обязательно должны быть доминантными – у моих детей они могут быть, а могут не быть. А теперь – не прогуляться ли нам к морю ради удовольствия?

– Незнание не трагедия, а лишь возможность узнать, – заметил Антон. – А вот знать и отказываться знать то, что знаешь, – это уже глупость.

Боб посмотрел на Петру, она отвела глаза. Да, она наверняка знала, как он раздражен, и все же не стала помогать ему выйти из этого положения.

Наверное, я ее люблю, подумал Боб. Иначе бы я не стал терпеть эту манеру думать, будто она лучше меня знает, что для меня хорошо. Документально подтверждено, что я самый умный человек в мире, – отчего же столько народу рвется мне советовать?

– Ваша жизнь будет короткой, – сказал Антон. – В ее конце будут страдания, физические и эмоциональные. Вы вырастете слишком большим для этого мира, слишком большим для собственного сердца. Но у вас всегда был слишком большой ум для ординарной жизни, согласны? Вы всегда были в стороне, всюду чужой. По названию человек, но не член вида – исключенный из всех клубов.

До сих пор докучные слова Антона пролетали мимо ушей Боба, как падающие листья. Сейчас они ударили в сердце приливом горя и сожаления таким сильным, что Боб чуть не ахнул. Он не смог подавить волнение, чуть сбился с шага, и его спутники поняли, что слова на него подействовали. Какую же грань перешел Антон? Какую-то.

– Вы одиноки, – продолжал Антон. – А человек не рассчитан на одиночество, это у нас в генах. Мы – общественные существа. Даже самый глубокий интроверт постоянно жаждет общения. И вы не исключение, Боб.

К глазам подступили слезы, но Боб отказывался их признать. Он ненавидел эмоции – они подчиняли его, ослабляли.

– Дайте мне рассказать вам то, что я знаю, – сказал Антон. – Не как ученый – дорога эта пусть и не закрыта для меня до конца, но она разбита и полна колдобин, я по ней больше не хожу. Но человеческую жизнь я помню, эта дверь все еще открыта.

– Я слушаю.

– Я всегда был так же одинок, как и вы, – сказал Антон. – Не был интеллигентом, но и дураком не был. Разум вел меня в работу, и я сделал ее своей жизнью. Я был ею доволен, отчасти потому, что работа была успешной и приносила колоссальное удовлетворение, а отчасти потому, что не был я расположен смотреть на женщин с вожделением. – Он скупо улыбнулся. – В ту эпоху, эпоху моей юности, правительства почти всех стран поощряли тех из нас, у которых брачный инстинкт был закорочен так, чтобы позволять себе интрижки, но не иметь подруги и не иметь детей. Это делалось в рамках попыток направить энергию человека на великую борьбу с врагами-пришельцами. Так что с моей стороны было чуть ли не патриотизмом разрешать себе мимолетные связи, никуда не ведущие. Куда бы они могли вести?

Это больше, чем я хочу о тебе знать, подумал Боб. Тут ничего обо мне.

– Я вам это рассказываю, – сказал Антон, – чтобы вы поняли: я тоже кое-что знаю об одиночестве. Потому что вдруг работу у меня отобрали. Изъяли ее не из ежедневной рутины – из ума. Я даже думать о ней не мог. И тут я понял, что все мои дружеские контакты не были… далекими. Они все были связаны с работой, и когда работы не стало, не стало и друзей. Они не были черствы, они все еще мной интересовались, приходили общаться, но говорить было нечего: ни умы, ни сердца уже не соприкасались. Оказалось, что я никого не знаю и никто не знает меня.

И снова боль кольнула Боба в сердце. На этот раз он был все же подготовлен и только вдохнул чуть глубже.

– Я разозлился, конечно, – говорил Антон. – Кто бы не разозлился? А знаете, чего я хотел?

Боб не сказал первое, что пришло ему на ум: смерти.

– Нет, не самоубийства. Слишком у меня сильна воля к жизни, и я был не подавлен, а разъярен. Нет, конечно, был подавлен, но знал, что самоубийство будет только на руку моим врагам – правительству. Они бы достигли своей истинной цели, не запачкав рук. Нет, я не хотел умирать. Чего я хотел всем сердцем – это начать жить.

– Что-то мне кажется, будто в этом месте должна звучать песня, – сказал Боб.

К его удивлению, Антон рассмеялся:

– Ага, после такого штампа должна включиться песня о любви. Сентиментальный мотив, рассказывающий, как я не жил до того, как встретил возлюбленную, а теперь луна новая, море синее, месяц июнь и любовь истинная.

Петра взорвалась хохотом:

– Вы упустили свое призвание – русский Кол Портер!

– Но я говорю серьезно, – сказал Антон. – Когда жизнь человека так перекошена, что желание его направлено не на женщин, это не меняет его жажды смысла жизни. Человек ищет чего-то, что будет жить после него – какой-то род бессмертия. Способ изменить мир, придать жизни значение. Но все это было напрасно, меня смели как мусор, и я остался существовать только в сносках чужих статей. К этому все свелось, как всегда бывает. Можешь изменить мир – как сделали вы, Боб, Юлиан Дельфийски, – вы и Петра Арканян, оба, все воевавшие дети и те, кто не воевал, все вы – вы изменили мир. Вы спасли мир. Все человечество – ваше потомство. И все же… пусто ведь, да? У вас ничего не забрали так, как забрали у меня. Но все забирает время. Все в прошлом, а вы продолжаете жить, но зачем теперь вы живете?

Они вышли к каменным ступеням, ведущим в воду. Боб хотел идти дальше, прямо в Средиземное море, вниз и вниз, найти у дна моря старика Посейдона и дальше, к трону Аида. Зачем мне жизнь?

– Вы нашли себе цель в Таиланде, – продолжал Антон. – Спасти Петру – это была цель. Но для чего вы ее спасали? Вы проникли в логово дракона и унесли дочь дракона – так всегда говорится в мифе, если не говорится о жене дракона, – теперь она ваша, и… и вы отказываетесь видеть, что вы должны сделать – не для нее, но с ней.

Боб повернулся к Петре с выражением усталости на лице:

– Петра, сколько понадобилось писем, чтобы объяснить Антону, что он должен мне сказать?

– Не делайте поспешных заключений, глупый юнец! – ответил Антон. – Она только хотела узнать, есть ли способ решить вашу генетическую проблему. О вашей личной дилемме она не говорила. Что-то я узнал о ней от моего старого друга Хирама Граффа, что-то от сестры Карлотты. А остальное – просто поглядев на вас вместе. Вы столько выделяете феромонов, что хватило бы на оплодотворение пролетающих птиц.