Авиатор - Макс Мах Страница 2

– Вы издеваетесь? – спросила прямо.

– Отнюдь! – улыбнулся доктор. – Всего лишь проверяю вашу память. После таких травм, знаете ли…

– Я что, упала? – попробовала вспомнить подоплеку событий Лиза.

– Можно сказать и так! – кивнул доктор. – Какой нынче год, помните?

Лиза хотела было ответить, но осеклась. Она точно знала, что год на дворе девяносто первый, если считать от Революции, как принято в СССР, ну, или две тысячи восьмой от Рождества Христова, но неожиданно почувствовала – говорить об этом не стоит.

– Не помню, – сказала вслух, надеясь, что доктор не сочтет ее полной дурой. – Сколько времени я?..

– Долго, – вздохнул Айболит.

– Можно точнее?

– Семь месяцев…

– Сколько, сколько? – не поверила Лиза.

– Семь месяцев, – грустно улыбнулся доктор. – Но давайте будем оптимистами! Все-таки не семь лет!

«Это уж точно! – согласилась с ним Лиза, стремительно проваливаясь в сон. – Но отчего мы все время говорим по-польски?»

* * *

Проснулась уже вечером, хотя и не знала, в тот же день или в какой-то другой. Однако же факт – освещение изменилось. В комнате, вернее, в больничной палате – ведь она наверняка находилась на лечении, – сгустились сумерки. Свет исходил откуда-то слева. Теплый. Электрический. Похоже, настольная лампа… Лиза повернула голову, борясь со слабостью и болью, посмотрела.

В кресле рядом с кроватью, забравшись в него с ногами, сидела молодая светловолосая женщина, читала книжку. И лампа нашлась. Стояла на тумбочке. Массивная, незнакомой конструкции, под персиковым абажуром.

– Проснулась? – женщина спросила, даже не повернув головы.

Голос показался Лизе знакомым, но прошло несколько секунда, пока она не вспомнила. Судя по всему, это была та самая женщина, которая взялась ее давеча поправлять.

– Надя?

– Значит, меня все-таки помнишь… – женщина отложила книгу и посмотрела на Лизу. – Это ничего, если я не буду устраивать истерику?

– А ты умеешь? – Лиза уже поняла, что, как это ни странно, их – ее и эту совершенно незнакомую ей Надежду Федоровну, – связывали давние и весьма близкие отношения. Родственница? Подруга? Сослуживица?

«Сослуживица!»

Воспоминания упали на нее, как обвал, и едва не раздавили своей тяжестью. Лиза вспомнила, кто она и откуда, как вспомнила и то, как «пошла» на задание. У них был прорыв и захват, и локализованная женщина лет двадцати пяти – тридцати, в подсознание которой Лиза должна была нырнуть, чтобы увидеть чужими глазами один из миров, лежащих «за стеной». Термин дурацкий, разумеется. Тем не менее как-то прижился, и даже перекочевал из рабочего жаргона в документы.

«За стеной!»

До Лизы на «ту сторону» – еще один идиотский эвфемизм – ходили всего несколько человек, но самым успешным оказалось хождение Полынина. Он минут двадцать боролся с подсознанием на редкость негостеприимного реципиента, но все-таки «прорвался» к зрительному каналу и увидел городскую улицу, людей, одетых по европейской моде двадцатых годов, какие-то незнакомые машины. Полынин утверждал, что навстречу ему ехал по проезжей части огромный локомобиль, – многоэтажные каменные дома, магазины, рестораны… К сожалению, он ничего так и не услышал, и поэтому не мог сказать, на каком языке говорили окружающие его люди, но утверждал, что все вывески были написаны латиницей, хотя и на каком-то явно славянском языке. Все-таки, прежде чем подсознание реципиента обнаружило и выдавило «подселенца», – а так, в конце концов, случалось до сих пор со всеми «разведчиками», – Полынин успел увидеть одну вывеску на кириллице. «Русская книга». И окно закрылось.

Вообще, технология «внедрения» оставляла желать лучшего. Новое дело, недостаточно исследованная область, да и техническая база в Институте была так себе. Тем не менее группа профессора Константинова свой хлеб ела не зря. Энтузиасты! Работали день и ночь, и лабораторными методами выяснили немало интересного по поводу взаимоотношений реципиента и «трансплантата». Так что, когда Лиза «нырнула в никуда», она твердо рассчитывала на окно длительностью от получаса до часа. Предполагалось, что, в отличие от Полынина, ей удастся «совместиться» и не только увидеть, но и прочувствовать чужой мир. Может быть даже, взять контроль над телом. Пусть ненадолго, но все-таки взять. На минуту, две… Но семь месяцев?! И еще эти слабость и боль?!

«Я что, застряла?!»

– Лиза? – встревоженно спросила Надежда, вставая из кресла и наклоняясь над кроватью.

– Ох, да! – «очнулась» Лиза. – Извини! Я долго спала?

– Четыре часа, – бросив взгляд на часы, ответила женщина.

– Надя, я… – несмотря на слабость, соображала Лиза на редкость быстро. Не то чтобы на нее «снизошла божественная ясность», но и туман, застилавший сознание, умалился и растаял. – Я…

– Ты! – подсказала женщина.

– Я ничего не помню! – решилась Лиза, словно бросилась в полынью.

– Но меня-то ты помнишь? – нахмурилась женщина.

– И тебя не помню, – призналась Лиза. – Твое имя назвал врач, вот и все.

– Совсем ничего?

– Совсем!

– Адрес? Звание? Имя мамы? – начала перечислять Надежда. Держалась она, на удивление, хорошо. Не растерялась. Не запаниковала. Не впала в истерику. – Петра помнишь?

– Не помню! Звание доктор назвал… Леопольд Карлович.

– Профессор.

– Что?

– Леопольд Карлович Ахо – профессор военно-медицинской академии.

– Не знала… А где я служила?

– Значит, совсем ничего?

– Ничего!

– Это плохо! – покачала головой женщина. – На флот, конечно, в любом случае не вернут. Но если признают невменяемой, о личной свободе и правах собственности забудь!

– Что же делать? – почти искренно растерялась Лиза.

– А я на что? – подняла бровь Надежда. – Ты вон семь месяцев в коме пролежала, пришла в себя и с ходу запомнила и меня, и профессора, и звание. Значит, голова-то работает!

– Ну, возможно… – неуверенно признала Лиза.

– Хорошо! – кивнула женщина. – Тогда не станем терять времени! Пить хочешь?

– Хочу!

– На вот! – протянула Надежда поильник. – Клюквенный морс, сама знаешь! Или нет? Ну, все равно пей, и за дело!

– Значит, так, – сказала Надежда, когда поильник вернулся на свое место на прикроватной тумбочке. – Ты Елизавета Аркадиевна Браге. Баронесса и капитан-лейтенант флота, чем обычно и гордилась немерено. Званием, а не титулом, хоть ты и родственница, пусть даже дальняя, датским Браге, а значит, и самому Тихо. Мать – Антонина Павловна, урожденная Берг, отец…

* * *