Комсомолец. Осназовец. Коммандос - Владимир Поселягин Страница 2

Думаю, меня слил старший лейтенант Михайлец – видимо, он имел прямые контакты с боевиками и собирался сдать нашу часть и влиться в их ряды. Он не раз делал заявления в поддержку «правосеков» и их хозяев.

Я имел немалый авторитет среди бойцов, поэтому предполагаю, боевики решили нейтрализовать меня… Твари.

На выходе из парадной я буквально столкнулся с десятком молодчиков. Раздался крик:

– Бей в кость!

На меня посыпались удары. Однако я успел оттолкнуть ближайших и заскочить в подъезд, рвя на боку кобуру с пистолетом. С недавних пор все офицеры нашей части носили табельное оружие. Я, под свою ответственность, отдал такой приказ. Двое заскочивших следом получили по пуле в ноги. Нет, я, как положено, сначала сделал предупредительный выстрел в сторону подъездного окна, чтобы не было рикошета, только потом уже стал стрелять на поражение. Вот тут-то и раздался звук бьющегося стекла, гудение пламени и дикий крик. Я узнал его, это кричала моя жена. Ей вторили дети.

Я сразу же побежал наверх, на второй этаж, где находилась наша двухкомнатная служебная квартира. Рванув дверь, я отшатнулся от стены огня, что рванулась наружу. Подонки забросали мою квартиру бутылками с зажигательной смесью. Яростно заорав, я бросился в огонь – кроме жены в квартире находились сын и годовалая дочка. Ее визг я слышал из спальни. Жена и сын уже молчали.

Я какой-то частью сознания чувствовал, как вспыхнула форма, как начали взбухать волдыри на руках и лице и лопаться с ужасающей болью, но выскочил на лестничную площадку с дочкой. Вернее, с тем, что от нее осталась. Жутко держать в руках переставший шевелиться кусок прожаренного мяса.

Тогда я яростно заорал сожженным горлом и легкими, выплескивая всю ту ненависть, что скопилась во мне, и из последних сил рванул вниз, держа мертвую дочку на сгибе руки. Выскочив на улицу, я успел сделать всего пять выстрелов, больше в магазине не было патронов. Все прицельные, все в грудь напротив сердца. Последнее, что помню, разглядел единственным уцелевшим глазом – второй лопнул от жара, – как какой-то мальчишка с трясущимися руками и перекошенным от ужаса лицом направляет мне в лицо старый «ТТ» со стершимся воронением и жмет на спусковой крючок. Наверняка наложил полные штаны, увидев, как выскакивает во двор живой дымящийся факел и стреляет в его друзей-подонков.

На этом все, сознание у меня померкло, и буквально сразу я очнулся в новом теле. Я тогда фактически сжег самого себя, не в прямом смысле этого слова, в духовном. Поэтому, когда очнулся, воспринимал все с некоторым отстранением. Нормально я уже в себя пришел и стал воспринимать более-менее окружающую действительность через пять дней после операции. Вот так и закончилась моя прошлая жизнь. Память о семье еще тянула душевной болью, но я смог это пережить, с трудом, но смог. Это навсегда останется в моей памяти и душе, но я знаю, как выплеснуть всю ту черную ненависть, что во мне скопилась, знаю, это-то и придавало мне сил.

Мои соседи по палате думали, что меня терзают душевные муки из-за гибели единственного близкого родственника, отца, но в действительности скрежетал зубами я ночами не по нему. Я его не знал и не помнил, у меня было, по кому страдать.

Теперь пора рассказать об этом мире и в чье тело я попал.

Комбриг Иванов был командиром строгим, но справедливым. Бойцы его любили и уважали. Комбриг – это должность, у моего нового отца было звание подполковника РККА.

Так вот, вечером тридцатого декабря сорокового года он отправился в одну из своих частей, что стояла под Луцком, чтобы поздравить бойцов и командиров с Новым годом и потом вернуться. В эту поездку он взял своего сына, пятнадцатилетнего Евгения Иванова. На обратном пути машина была остановлена предположительно поддельным патрулем, и что там дальше было, не совсем понятно. По этой дороге двигались две военные машины, они-то и спугнули диверсантов в нашей форме и нашли Ивановых и водителя на дороге. Водитель был убит, тяжелораненый комбриг Иванов лежал у переднего колеса штабной машины с намертво зажатым в руке наганом, а его сын в кювете с ножевыми ранениями в боку и огнестрельным ранением руки.

Ивановы не имели родственников. Родители комбрига сгорели в огне Гражданской войны, жену он потерял чуть позже. Он воспитывал только сына, единственного своего ребенка. Потом я узнал, что комбриг женился год назад на женщине, которая имела двух дочерей – девяти и одиннадцати лет. Она была военврачом, по специальности стоматолог, и работала в этом же госпитале, где я лежал.

Судя по ее виду, у нас были прохладные отношения, я не стал их улучшать и оставил на том же уровне. А вот ее дочки так не считали и после школы бежали сперва к ней на работу, следом навестить меня и уже потом домой. Забавные такие девчонки, они своим щебетанием фактически вывели меня из переживаний и душевных мук и, встряхнув, позволили по-новому посмотреть на этот мир. Подумать, какое у меня будет место в нем. Какое бы ни было, я сам решу, где мне лучше быть.

Евгений Романович Иванов родился в Баку в августе двадцать пятого года. Когда я узнал число, сразу назвал его «десантником» – он родился второго августа. Мать у него умерла во время родов, мне именно такую выдали информацию. Он мотался с отцом по всей необъятной территории Союза, а закончилось все тут, под Луцком.

Я комбрига не знал, хотя фотографию видел. Это был стройный мужчина с широким разворотом плеч и решительным лицом с несколько рублеными чертами. Вот только сабля на его боку смотрелась слегка неуместно, но оказалось, отцу ее по должности носить было положено. Он был артиллеристом.

Теперь о себе с того момента, как попал в это тело.

После операции, когда очнулся, я замкнулся в себе. Ни жена отца, ни ее дочки, мои сводные сестры, долго не могли меня из этой апатии вывести. Как мне потом по секрету сказали, я медленно угасал. Но все-таки сестры смогли меня вытащить, да и я немного пришел в себя и стал говорить. Волю к жизни мне дало не щебетание сестричек, а другое, хотя они мне тоже помогли.

Цель. Именно цель вернула меня к жизни. Сначала я не понимал, как все это произошло и для чего, почему. Но чуть позже меня как молния пронзила догадка. Ведь мне дается шанс отомстить, то есть то, чего я желал больше всего на свете. Сильнее всего, конечно, желал вернуть семью, но и эта жажда мести тоже пылала яростным огнем, который ничем не затушишь. Теперь я жил этим. Моей целью было уничтожить как можно больше этой бандеровско-националистической швали и их приспешников. Где я в 1941 году мог это сделать без особых проблем? Конечно же у границы. Значит, неизвестный кукловод, что забросил меня в Луцк, намекал, зачем и для чего я здесь.

Тогда, обдумав за ночь свою легенду, я решил взять на вооружение банальную амнезию. А как еще прикрыть незнание местной жизни?

Это стало первым шоком для врачей, но не единственным. Понемногу я выкарабкался, начал вставать, ходить и понемногу адаптироваться. Даже строил планы на будущее и вживался в местную жизнь, в чем мне изрядно помогали соседи по палате. Такие же военные, как мой отец.