Взгляд василиска - Макс Мах Страница 2

– Николай Евграфович! – голос старшей сестры вырвал его из забытья, и Стеймацкий попытался сфокусировать взгляд своих уставших глаз на лице Веры Анатольевны и вообще понять, где он теперь находится и почему? Как оказалось, он задремал прямо за столом в ординаторской, куда зашел "буквально на секунду". Зашел, присел к столу, отхлебнул горячего чая из стакана в мельхиоровом подстаканнике, закурил папиросу и… заснул. Папироска, все еще зажатая в желтых от дезинфицирующего раствора пальцах, прогорела до мундштука и погасла. Чай остыл. А он, оказывается, так и сидел за столом, откинувшись на высокую спинку стула.

– Николай Евграфович! Профессор! – Синицына никогда не называла его ни господином полковником, ни тем более господином начальником.

– Да, – сказал Стеймацкий, чувствуя неприятную сухость во рту. Он отпил немного холодного чая из стакана и снова посмотрел на верную свою Синицыну. – Слушаю вас, Вера Анатольевна. Что-то случилось?

– Тут, – ответила Синицына, проявляя, скажем прямо, не свойственную ей растерянность. – Вот…

И показала рукой куда-то в сторону.

– Господин полковник! – этот голос окончательно вырвал Стеймацкого из полузабытья, в котором он теперь находился. Властный и одновременно какой-то холодно-равнодушный голос этот ударил по напряженным нервам профессора, заставив их буквально завибрировать.

Николай Евграфович вздрогнул и резко обернулся на голос. Там куда указывала Синицына, находились три совершенно не знакомых Стеймацкому человека, присутствия которых здесь и сейчас он никак не предполагал. Голос, так не понравившийся профессору, принадлежал молодому казачьему полковнику, одетому в полевой серо-зеленый комбинезон в маскировочных разводах, но с черными нарукавными шевронами, от вида которых по позвоночнику тут же пробежал предательский холодок. О черных казаках по фронту ходила дурная слава. Разумеется, никто не сомневался ни в их отчаянном мужестве, ни в боевых качествах этих лучших бойцов каганата. Однако при всем при том, даже свои, полагали черных казаков жестокими и совершенно отмороженными головорезами, не жалевшими ни своей, ни чужой крови, и бравшими пленных только затем, чтобы допросить бьющийся от ужаса и боли кусок человеческого мяса, еще недавно бывший солдатом или офицером вражеской армии. Глаза у полковника были под стать голосу. Желтовато-золотистые, звериные, они завораживали огнем холодной ярости, горевшим в них, и вызывали у заглянувшего в них приступ животного страха. Так что Николай Евграфович от нахлынувших на него, было, чувств, едва не пропустил двух других визитеров, стоявших ближе к двери: старого, но крепкого еще на вид генерал-полковника с лейб-гвардейским аксельбантом и неопределенного возраста штатского с равнодушным лицом, по которому трудно было определить не только возраст этого невнятного господина, но и то, за чем он мог сюда теперь пожаловать.

– Полковник Шуг, – представился, между тем, казак, чуть наклоняя голову. – Генерал-полковник Уваров. У нас к вам, господин полковник, неотложное дело.

Николай Евграфович, уж, на что был человек совершенно штатский, хоть и обряженный в форму, да еще к тому же и смертельно усталый, при виде свитского генерала подскочил со стула и попытался вытянуться в струнку. Впрочем, вышло это у него неважнецки, но, как сразу же выяснилось, можно было и не стараться.

– Без чинов! – быстро сказал генерал-полковник вполне еще звучным баритоном и сделал два шага вперед, оставив так и не представленного Стеймацкому штатского у дверей. – К вам, профессор, должен был поступить сегодня один войсковой старшина…

– Войсковой старшина? – переспросил озадаченный вопросом Стеймацкий и беспомощно оглянулся на Синицыну. – Вполне возможно… Вера Анатольевна, голубушка…

Но Синицыной объяснять ничего не пришлось.

– Сейчас, господин полковник, – отчеканила она и опрометью бросилась вон, что при ее росте и комплекции (а Вера Анатольевна была дамой не просто крупной, а очень крупной) выглядело весьма впечатляюще.

– Минуту, господа, – сказал Николай Евграфович, когда за Синицыной с треском захлопнулась дверь. – Сами понимаете… В разгар боев… Мы транспорты в тыл формировать не успеваем, а тут еще…

Он хотел было сказать про бомбежки, но в последний момент решил не касаться этой темы, но зато вспомнил, наконец, кто здесь хозяин.

– Присаживайтесь, господа, – предложил он, указывая на стулья. – Прошу вас, а про офицера вашего госпожа Синицына сейчас все разузнает. Она здесь старшая сестра, ей и карты, так сказать, в руки.

– Благодарю вас, профессор, – кивнул генерал и посмотрел на штатского. – Присядем?

– Пожалуй, – тихо ответил не названный по имени человек в светлом партикулярном костюме и первым сел на стоявший у стены стул, а Николай Евграфович вдруг подумал, что мужчина этот должен быть гораздо старше, чем, кажется.

"Просто конституция такая", – неуверенно подумал он, с трудом отрывая взгляд от штатского и снова переводя его на успевшего, между тем, присесть к столу генерала.

– Приказать, чаю? – предложил Стеймацкий.

– Спасибо, – так же тихо ответил сразу за всех неизвестный. – Не надо.

"Ну, не надо, так не надо… "

Полковник Шуг только хмыкнул и, вытащив из кармана золотой портсигар, закурил. Садиться он не стал, но и стоять, как столб посреди ординаторской не стал, пошел неторопливо к окну. Между тем, закурил и генерал-полковник.

Николай Евграфович с минуту постоял, переводя взгляд с одного на другого, потом мысленно пожал плечами и, взяв со стола початую пачку "Турана", закурил тоже. И только закуривая, обратил, наконец, внимание на тот факт, что кроме них четверых в ординаторской не было больше ни души. Куда делись все остальные врачи, он не знал. Возможно, что их не было здесь уже тогда, когда пожаловали гости, но могло случиться и так, что господа армейские лекари ("И дамы", – добавил он про себя, вспомнив об анестезиологе лейтенанте Львовой) просто ретировались, обнаружив, кто посетил их "сумасшедший дом".

Ожидание затянулось, но никто поддерживать разговор не пытался. Молчал и Стеймацкий, сосредоточившийся на своей папиросе и пытавшийся понять, откуда взялось это неприятное чувство, что все происходящее как-то дурно пахнет. Ответа он, разумеется, не нашел, однако интуиция, как ни странно только обострившаяся от усталости и нервного напряжения, его не обманула. Как показали дальнейшие события, все так и обстояло, как примерещилось ему во время тех длинных минут, в течение которых они в молчании ожидали возвращения Синицыной.

Наконец, дверь с шумом распахнулась, и в ординаторскую быстро вошла сильно запыхавшаяся и раскрасневшаяся Вера Анатольевна.

– Ну? – резко обернувшись от окна, спросил полковник Шуг. Спросил, как плетью огрел.

– Э… – опешила женщина.

– Я… – начал, было, полковник, но его опередил штатский.

– Подождите, полковник, – сказал он своим тихим ровным голосом. – Позвольте мне.