Жесткий контакт - Михаил Зайцев Страница 2

Ехать нам до Петроградской десять, от силы пятнадцать минут, даже если медленно, как мы и едем, а дурашка Витас истратил половину времени, рассказывая про нашего информатора в ментуре и пересказывая полученную от него информацию о разыскиваемом. Высказался и только потом приступил к удовлетворению собственного делового любопытства, к вопросам. Осторожно подбирая слова, спросил, кто такой объект вообще и почему с его исчезновением поднялся такой шухер. Навострила ушки с бирюзовыми сережками Олеся. Я выбросил в окошко недокуренную сигарету и ответил на вопрос «Кто?» коротко: «Рекрут». Что это означает на нашем специфическом сленге, знали оба. И Витас (я видел его отражение в зеркальце над ветровым стеклом), и Олеся синхронно кивнули. Последовала вежливая пауза, затем Витас спросил, откуда конкретно удрал Рекрут. Я улыбнулся: «Из Рая». После его побега из зоны под кодовым названием «Рай» пришлось эвакуировать всех на всякий случай, однако об этом я умолчал.

Две мимолетные полуулыбки в ответ на мой оскал, и попутчики с серьезными лицами ждут серьезных объяснений. Что ж, извольте – он жил как в раю. Конкретнее? Пожалуйста – жил воистину как в раю, сибаритствовал в коттедже на берегу лесного озера, отменно харчевался, имел отличные условия и все такое прочее. А вот сбежал, гаденыш, уполз из золотой клетки на свободу. Как будто она бывает, эта самая пресловутая свобода. Покажите мне полностью свободного человека или любое другое независимое существо, и я тут же помру от зависти.

Следующий вопрос касался обстоятельств побега. На первый взгляд вполне невинный вопросик, но на самом деле хитрый, с двойным дном. Ай да Витас! Зря я обзывал его «дурашкой», ой зря. Расточительно долгим вступительным словом он почти усыпил мою бдительность и теперь, как бы невзначай, задает правильные вопросы. Молодец Витас, на самом деле соображает. Сведения об охране объекта «Рекрут» позволят уточнить его статус и заодно прикинуть тактико-технические характеристики беглеца. Хитер Витас, однако и я не лыком шит. Объясняю – объект никто не сторожил, его охраняли, берегли, холили и лелеяли. О количестве телохранителей, равно как и об их квалификации, я умалчиваю. Излагаю факты – однажды поутру юная нимфа, как обычно, принесла Рекруту кофею в постельку, а постелька-то, вах, пуста. Все вокруг оперативно обыскали, но поиски по горячим следам не дали результатов, поелику ни горячих, ни холодных следов не обнаружилось. И на границах зоны «Рай» все было спокойно, будто ее никто и не пересекал. Вариант с похищением исключили сразу же, как заведомо фантастический. Удивились, разозлились и забили в колокол общей большой тревоги. Первая оптимистическая нотка прозвучала эхом лишь на днях, в Питере, что весьма отрадно. Откровенно признаюсь – за полтора месяца сплошь тревожный набат мне лично изрядно надоел. Спасибо, ребята, усладили слух, век не забуду.

Подъезжаем к Петроградской. Я успею ответить еще на один вопрос, последний. Опережая Витаса, его задает Олеся. Спрашивает о вознаграждении. Кому? За что? Вам за вашу успешную работу?! Ну, мадам, экая вы, право... штучка с ручкой. Виртуальных пряников вам мало, вам медовые подавай. А кнута для острастки поперек спины как?.. Нет, погожу. Ограничусь легким укором: борзеете, мадамочка! Пардон, зажрались! Вижу, вижу, Витас, твою отстраненную физию в зеркальце. Прикинулся задумчивым, отмежевался от меркантильных поползновений подруги. И снова молодец, Витас! Правильно делаешь, ибо сказано – воздастся каждому по заслугам, и добавлено – не плачь, не бойся, не проси. Рискни и возьми сам, ежели считаешь себя умнее, сильнее других, но не проси. Вот, к примеру, объект – взял и рискнул. И ему воздастся. Рано или поздно. Причем скорее рано, чем поздно. Скрыться от нас еще никому не удавалось. А впрочем... Хм-м... а впрочем, я лично вообще не припомню, чтоб кто-либо из Рекрутов пытался слинять. Был прецедент, помню, моего ранга человек исчез без вести по собственному, так сказать, желанию, но чтоб сдернул Рекрут, такого не было, точно! Из «Рая» в здравом уме и твердой памяти не бегут, и психов, которым жить надоело, раньше среди наших подопечных никогда не было...

Приехали. Родные места. Дом мод, памятник Попову... или Павлову? А вон там был тир, а тут кольцо 33, 92 и 94-го автобусов. Нарушаем правила дорожного движения, сворачиваем влево. Петляем по улочками да переулочкам, недолго петляем. «В этом доме», – показывает Витас. Поворачиваю голову, узнаю дом, и последняя надежда во мне агонизирует глупым «а вдруг совпадение?». Никаких совпадений! Все правильно – именно про этот дом я и рассказывал объекту. Витас выносит окончательный приговор надежде, называя номер подъезда и квартиры. Конец. Надежда мертва.

Помню как сейчас – ранняя осень, поздний вечер, мы, я и объект, сидим у потухшего кострища на берегу стылого озера, пьем коньяк из пластмассовых стаканчиков, закусываем печенной в золе картошкой и говорим о былом, о питерском. С озера тянет холодком, коньяк обжигает гортань, нас объединяет общая ностальгия по отшумевшей на брегах Невы юности. Его ностальгия со знаком минус, он рассказывает про общагу на Седьмой Красноармейской. Я слушаю, мысленно блуждая по Ленинграду, и, когда он замолкает, рассказываю. Про этот дом, мимо которого только что, наяву, тихо проехала «Волга» с Олесей за рулем, мною рядом и Витасом на заднем сиденье.

В этой старой, мрачной пятиэтажке, построенной еще в девятнадцатом веке, в семидесятые годы века двадцатого, в первом подъезде, на четвертом этаже жила-была девушка Света. Невеста моего старшего брата. Помню, как я, прыщавый и наглый пацан, присмирел, знакомясь с потенциальной родственницей. Помню, как гордо и понимающе усмехнулся брат, представляя невесту. Света была хороша... Да что я, черт побери, говорю? Какое там хороша?! Она была красива, она была прекрасна. Она напоминала Мадонну кисти Леонардо. Ее реликтовая красота восхищала. В прошлом, двадцатом веке еще встречались подобные ей... как бы выразиться поточнее... подобные ей юные девы. А нынче, к сожалению, вокруг сплошь девки, девахи, девицы. Иногда славненькие, бывают и миленькие, попадаются даже исключительно очаровательные, однако иного генотипа, других пород, новых видов. Или я просто старею? Нет, я просто объективен, к сожалению к величайшему.

Помню, как, пригубив коньяк, объект прокомментировал мои сантименты с точки зрения папаши Фрейда и как спросил: «Где она сейчас, дева Света?» Пришлось сказать: «Не знаю. Свадьба не состоялась. Брат погиб холостяком». Я пожалел, что заговорил о Свете, и соврал – дескать, Света к слову пришлась, а рассказать я хочу о писателе и поэте Б. Объект навострил уши, что неудивительно. Он же у нас тоже писатель, наш объект, мать его... впрочем, я не страдаю некрофилией.

Член Союза писателей Б. вдвоем с супругой проживал на одной со Светой лестничной площадке, в соседней квартире. Я, подросток, с ума сошел, когда меня представили настоящему писателю. Я привык видеть писателей на портретах в школьных кабинетах, свыкся с их умудренными ликами на страницах учебников, меня однажды чуть было не исключили из пионеров за пририсованные чернилами рожки Максиму Горькому, и вдруг – живой писатель. Без рожек, с бородой, пузатый, с очень маленькими кистями рук. Более того, Б. не только писатель, но еще и поэт по совместительству. Ваще финиш! Всамделишный поэт наградил меня рукопожатием. Во дворе расскажу, фиг поверят! Я лихорадочно вспоминал, каких еще поэтов знаю: Пушкина знаю, Лермонтова и еще этого, как его, лысого... не важно! Главное, теперь я знаю лично поэта Б. Мальчишка, я дерзнул попросить книжку с автографом! И мне подарили книжку! Стихи Героя Социалистического Труда, чабана из Средней Азии в авторском переводе нового знакомого Б. Я пил чай с вареньем, слушал обрадованного появлением слушателя речистого Б. и недоумевал. «Как это можно стать членом Союза писателей-поэтов, не опубликовав ни одной СОБСТВЕННОЙ книжки?» – пытался понять я. Публикации творений Б. в толстых журналах меня почему-то не впечатляли. Я цедил чай, соображал и косился на супругу наездника Пегаса. Жену литератора звали Музой. Честное слово – ее звали Муза Михайловна. Крупная женщина с властным взором и пучком рано поседевших волос, схваченных на затылке гребенкой. Муза Михайловна, как вскоре выяснилось, работала учительницей в школе. Естественно, учила русскому языку и литературе. Как только я об этом узнал, сразу поперхнулся чаем, сел прямо, убрал со стола локти...