Вспомни о Флебе - Иэн Бэнкс Страница 2

Джинмоти с Бозлена-два убивают наследственных ритуальных палачей из ближайшего семейного круга Короля-на-год, топя их в слезах Континентального Симпозавра в сезон его печали.

Некоторое время, когда его мучения лишь только начинались и транс не был таким глубоким, он спрашивал себя: что случится, если его вырвет? Это было еще до того, как дворцовая кухня – пятнадцатью или шестнадцатью этажами выше, если его прикидка была верной – спустила свои отходы по извилистой канализационной сети в эту камеру-клоаку. В бурлящей жидкой массе всплыли наверх гнилые объедки, которые остались от другого бедолаги, захлебнувшегося здесь в грязи и отходах; тогда-то он и почувствовал, что его может стошнить. Он почти утешился, рассчитав, что это никак не приблизит его смерти.

Потом – обуреваемый тем судорожным легкомыслием, что нередко приходит при смертельной угрозе, когда остается лишь ждать, – он подумал: ускорят ли слезы его смерть? Теоретически – да, но практически это не играло никакой роли. А потом в его голове начала перекатываться эта фраза.

Джинмоти с Бозлена-два убивают наследственных ритуальных палачей…

Жидкость, которую он так отчетливо слышал, чувствовал и обонял – и, возможно, увидел бы, если бы открыл свои совершенно необычные глаза, – слегка колыхнулась, и он ощутил ее прикосновение к нижней части носа. Он почувствовал, как она перекрывает ноздри, наполняя их вонью, от которой его желудок чуть не вывернулся наизнанку. Но он тряхнул головой, пытаясь еще сильнее вжаться черепом в камни, и отвратительное сусло отступило. Он фыркнул носом и снова задышал.

Теперь ему оставалось всего ничего. Он снова проверил запястья – без толку. Чтобы освободиться, понадобится час или даже больше, а у него оставалось – и то если повезет – лишь несколько минут.

Транс рассеивался. Сознание во всей своей ясности возвращалось к нему, будто мозг хотел в полной мере прочувствовать свою смерть, свое угасание. Он попытался думать о чем-нибудь важном, или увидеть в мгновение ока всю свою жизнь, или внезапно вспомнить о какой-нибудь старой любви, о давно забытом пророчестве или предчувствии, но в памяти не было ничего – только бессмысленная фраза и страх захлебнуться в помоях и нечистотах других людей.

«Ах вы ублюдки», – подумал он. С юмором и оригинальностью у них было неважно. Вот разве что эта изобретенная ими смерть, элегантная и ироничная, была не лишена того и другого. Как они, вероятно, радовались, волоча свои одряхлевшие тела в туалеты банкетного зала, чтобы в буквальном смысле этого слова испражниться на своих врагов и тем самым убить их.

Давление воздуха возросло, и донесшееся издалека урчание жидкости возвестило о скором прибытии новой порции. «Ах вы, ублюдки! Надеюсь, хоть ты, Бальведа, сдержишь свое обещание».

«Джинмоти с Бозлена-два убивают наследственных ритуальных палачей…» – думала часть его мозга, пока трубы в потолке, клокоча, пополняли теплую массу жидких нечистот, заливших камеру почти до самого верха. По лицу прошла волна и откатилась, дав ему лишь секунду, чтобы через нос набрать полные легкие воздуха. Потом жидкость снова медленно поднялась, коснулась нижней части носа и остановилась.

Он задержал дыхание.

Сначала, когда его только подвесили, он чувствовал боль. Его руки в узких кожаных мешках были схвачены толстыми металлическими скобами, крепко прикрученными к стенам камеры над его головой. Связанные вместе ноги болтались внутри стальной трубы, тоже закрепленной в стене, что не давало ему ни перенести хотя бы часть своего веса на ступни или колени, ни подвинуть ноги больше чем на ширину ладони прочь от стены или в другую сторону. Труба заканчивалась чуть выше колен. А над трубой его старое немытое тело было прикрыто лишь тонкой и грязной набедренной повязкой.

Он отключил боль в запястьях и плечах еще в то время, когда четверо охранников, двое из которых стояли на лестницах, закрепляли его тело. И все равно где-то в затылке присутствовало тупое ощущение того, что ему должно быть больно. Это ощущение прошло, когда уровень нечистот в маленькой камере-клоаке повысился.

Как только охранники ушли, он ввел себя в транс, хотя и знал, что это, скорее всего, безнадежно. Его одиночество продолжалось недолго – через несколько минут дверь снова отворилась, из коридора во тьму камеры упала полоска света, и охранник опустил на влажные плиты каменного пола металлическую лесенку. Он прервал мутаторский транс и вывернул шею, пытаясь увидеть посетителя.

В камере появилась согбенная дряхлая фигура Амахайна-Фролка, министра безопасности Геронтократии Сорпена: в руке он держал короткий жезл, светящийся холодной голубизной. Старик улыбнулся ему и одобрительно кивнул, потом повернулся лицом к коридору и тонкой, бесцветной рукой призывно махнул кому-то невидимому, приглашая его войти в камеру. Заключенный подумал, что это, возможно, агент Культуры Бальведа, так оно и оказалось. Она легким шагом прошла по металлическому настилу, неторопливо осмотрелась и остановила взгляд на узнике. Он улыбнулся, попытавшись приветственно кивнуть, но лишь почувствовал, как его уши скользнули по голым предплечьям.

– Бальведа! Я знал, что снова увижу тебя. Ты хотела поздороваться с хозяином вечеринки?

Он выдавил из себя улыбку. Официально это был его банкет, и гостей принимал он. Еще одна маленькая шутка Геронтократии. Он надеялся, что в его голосе не слышно страха.

Агент Культуры Перостек Бальведа была на голову выше старика и восхитительно прекрасна – это было видно даже в слабом свете голубого жезла. Она слегка покачала тонкой, прекрасно вылепленной головой:

– Нет, я не хотела ни встречаться, ни прощаться с тобой.

– Это из-за тебя я здесь, – спокойно сказал он.

– Да, и здесь твое место, – вмешался Амахайн Фролк и шагнул вперед по настилу, но не слишком далеко, чтобы не потерять равновесие и не ступить на мокрый пол. В камере снова гулко зазвучал его высокий скрипучий голос: – Я хотел, чтобы тебя сначала пытали, но госпожа Бальведа… – министр оглянулся на женщину, – бог знает почему, просила за тебя. Именно тут твое место, убийца!

Он погрозил жезлом почти обнаженному человеку, висящему на грязной стене камеры.

Бальведа посмотрела на свои ноги, видневшиеся из-под подола длинного серого платья простого покроя. В полоске света, который падал из коридора, блеснул круглый медальон, висевший на цепочке у нее на шее. Амахайн-Фролк шагнул назад, встал рядом с ней, поднял светящийся жезл и покосился на узника вверху.

– Знаете, я и сейчас еще мог бы поклясться, что там висит Эгратин. Я едва… – Он покачал худой костистой головой. – И лишь когда он открывает рот, я начинаю верить, что это не он. Боже мой, эти мутаторы такие опасные твари!

Он повернулся к Бальведе. Та пригладила волосы на затылке и посмотрела на старика с высоты своего роста.

– Но они, министр, еще и древний гордый народ, и их осталось совсем немного. Позвольте попросить у вас еще раз? Пожалуйста, сохраните ему жизнь. Может, он…

Геронтократ замахал на нее тонкой скрюченной рукой, его лицо перекосилось.