Возроди меня - Тахира Мафи Страница 2

Я перестаю

перестаю дышать, говорить, думать.

Не успевает он коснуться меня, как сердце начинает учащенно биться и воспоминания накрывают меня волной: тяжесть его тела на мне, вкус его кожи, жар прикосновения, резкие вздохи и то, что он говорит мне только в темноте.

Во мне трепещут бабочки, но я их прогоняю.

Это так ново – его прикосновения, кожа, запах, – так ново и так невероятно…

Уорнер улыбается и наклоняет голову. Я копирую его движение. С мягким вздохом его губы приоткрываются, я удерживаюсь от движения, но все внутри падает в бездну, и пальцы тянутся к его рубашке и тому, что под ней, когда он говорит:

– Мне придется остричься наголо.

И отстраняется.

Растерянно моргаю. Он так меня и не поцеловал?

– Очень надеюсь, – продолжает он, – что ты не разлюбишь меня, когда я вернусь.

Он встает и выходит. На пальцах одной руки я пересчитываю мужчин, которых я убила, и поражаюсь, как мало это помогает мне сдерживаться в присутствии Уорнера.

Я киваю, когда он машет на прощание, подбираю свой рассудок там, где я его оставила, и падаю навзничь на кровать. Голова идет кру́гом от сложностей войны – и мира.

* * *

Я не думала, что быть лидером легко, но, кажется, не ожидала, что будет так трудно.

Меня постоянно раздирают сомнения в правильности принятых решений. Я всякий раз поражаюсь, что солдаты подчиняются моим приказам. И меня все сильнее страшит, что нам – мне – придется убить очень многих, прежде чем в мире воцарится относительное спокойствие. Хотя больше всего из равновесия выводит тишина.

Прошло уже шестнадцать дней.

Я произносила пламенные речи о том, что́ должно прийти на смену настоящему, и о планах на будущее. Мы почтили память погибших в бою и сдержали обещание все изменить. Касл, верный слову, с головой ушел в работу, занявшись возрождением земледелия, ирригацией, а главное, адаптацией гражданского населения к жизни за пределами огороженной территории бараков. Но эта поэтапная и долгая работа – восстановление почвы – может занять добрую сотню лет, мы все это понимаем. Если бы речь шла только о гражданских, я бы так не волновалась, но я слишком хорошо знаю: этому миру ничем нельзя будет помочь, если мы потратим несколько десятилетий на войну.

И все равно я готова воевать.

Это не то, о чем я мечтаю, но я с радостью пойду в бой ради перемен. Но если бы все было так просто… Сейчас наибольшая проблема – еще и самая обескураживающая. Для войн требуются враги, а я ни одного не могу найти.

За шестнадцать дней с того момента, как я выстрелила Андерсону в лоб, мы не встретили никакого сопротивления. Никто не попытался меня арестовать. Никто не оспаривал мое главенство. Из остальных 554 секторов Северной Америки ни один не восстал, не объявил войны и не отозвался обо мне скверно. Никто не протестует, соседние сектора не взбунтовались. Отчего-то Оздоровление подыгрывает.

Делает вид, что ничего не произошло.

И это очень меня беспокоит.

Мы оказались в патовой ситуации, застряв в непонятном промежуточном положении, когда я отчаянно жажду действовать – ради жителей Сектора 45, ради Северной Америки, ради всего мира, но странное затишье выбивает почву из-под ног. Мы не сомневались, что после смерти Андерсона другие верховные командующие двинут против нас – и меня – свои армии. Вместо этого мировые лидеры подчеркнуто дают понять нашу незначительность. Нас игнорируют, как надоедливую муху, загнав за стекло, где мы можем сколько угодно жужжать и биться сломанными крыльями о стены, пока не кончится кислород. Сектору 45 дали автономию и возможность переделывать инфраструктуру без стороннего вмешательства. Сделали вид, что в мире ничего не изменилось. Наша революция произошла в вакууме. Нашу победу низвели до чего-то микроскопического, почти несуществующего.

Игры разума.

Касл постоянно говорит со мной, советует. Это по его предложению я начала проявлять инициативу и становиться хозяйкой положения. Я должна не выжидать, изводясь от тревоги, и обороняться, а громко заявлять о своем присутствии. «Застолби участок, – настаивает Касл, – займи свое место за столом и попытайся найти союзников, прежде чем перейти в наступление. Свяжись с пятью другими верховными главнокомандующими».

Допустим, я выступаю от имени Северной Америки, но как же остальной мир – Южная Америка, Европа, Азия, Африка, Океания?

«Проведи международную конференцию лидеров», – предложил Касл.

«Произнеси речь. Призови к миру», – сказал он.

– Они наверняка сгорают от любопытства – семнадцатилетняя девчонка во главе Северной Америки? Какая-то девочка-подросток убивает Андерсона и объявляет себя правительницей континента? Мисс Феррарс, сейчас вы обладаете огромным козырем, разыграйте же его с умом!

– Я? Какой у меня козырь?

Касл вздохнул.

– Вы на редкость смелы для своего возраста, мисс Феррарс. Жаль только, что юность всегда подразумевает неопытность. Выражаясь проще, вы обладаете сверхчеловеческой силой, почти неуязвимой кожей и смертоносным прикосновением; всего в семнадцать лет вы в одиночку свергли деспота целого континента. И однако вы сомневаетесь, что способны устрашить целый мир?

Я поморщилась.

– Старые привычки, Касл, – тихо сказала я, – плохие привычки. Конечно, вы правы.

Он заговорил снова, глядя на меня в упор:

– Вы должны понимать, что единодушное молчание ваших врагов – не совпадение, они общаются. И такой подход выбран неслучайно. Им интересно посмотреть, что вы предпримете. Они ждут вашего хода, мисс Феррарс. Умоляю вас сделать хороший ход.

Я стараюсь быть прилежной ученицей.

Я сделала, как предлагал Касл: три дня назад передала через Делалье пятерым лидерам Оздоровления приглашения на конференцию международных руководителей в Секторе 45 в следующем месяце.

Всего через пятнадцать минут после ухода Кенджи мне сообщили первый ответ.

Океания приглашение приняла.

Только я не знаю, как к этому относиться.