Песня песка - Василий Воронков Страница 2

* * *

Ана вернулась домой, когда огромные пушки – где-то за северной окраиной, в песках – уже стреляли по ночному небу. По городу разносились нарастающие раскаты, отражаясь от бесчисленных стен, сотрясая залитые искусственным светом улицы.

Небо, пепельно-серое в вышине, выжгли пальбой. Поезда всё ещё пролетали по бадвану – по изменённому в честь праздника расписанию, – ослепляя серую старую улицу безжалостным светом. Кто-то возвращался домой.

Ана не понимала, что может быть торжественного в оглушающей канонаде, которую устраивали по праздникам вместо часа тишины. Её пугали грохот и надрывная радость на грани истерики, но Нив любил салют, и они всегда возвращались домой до его начала. Тихие и заброшенные северные окраины превращались ненадолго в бушующий городской центр – многие приезжали, чтобы услышать пушки и посмотреть на росчерки огня над линией заката.

Внизу, у наэлектризованных путей, толпились разодетые горожане. Даже сквозь плотно закрытое окно до Аны доносились громкие голоса, хохот и крики.

Она вдруг вспомнила, как в последний раз среди дня включилась тревога, и за несколько минут всех смело с улиц. Посмотрела вниз, представила – вот сейчас свет в круглых уличных фонарях сменится с безразличного синего на безумный красный, и во всём городе с истошным воем замкнёт сигнальная цепь. Толпа, вначале ошалевшая от паники, быстро поредеет, растечётся с тесных кварталов – все убегут, надеясь, что их защитят осыпающиеся пылью дома. Наконец последние волнения на улицах улягутся, сирена захлебнётся воплем и замолчит – станет тихо, как после контузии – так, что от этой тишины заложит уши.

После того как отгремел салют, и последний поезд отправился в сторону ночи, люди и правда разошлись с улиц. Начался калавиа́т – час тишины. Ана хотела спать, но не ложилась – и сама не понимала, почему.

Она включила радио.

Небо, которое совсем ещё недавно озаряли багровые вспышки, наконец погасло, выгорело от праздничной пальбы. Радио молчало. Даже волны, по которым днём крутили бравурные поздравления и торопливые марши, отзывались тихим шипением помех.

Праздник закончился. Город засыпал.

Ана посмотрела в окно – не пронесётся ли внеурочный поезд, опаздывающий вернуться домой, – но нет, весь город парализовало до утра. Она подумала, что улицы сейчас бдительно проверяют патрули – непременно три человека, одного роста, в особой форме, которая сливается с темнотой.

Но внизу никого не было, никто не следил за тишиной.

Завтра ей нужно на работу – её ждали обжигающий глаза рассвет, утреннее недомогание, толкучка в поездах, – но она никак не могла заставить себя отойти от окна. Радио судорожно хрипело – центральная новостная волна передавала чьё-то больное дыхание. Иногда сквозь помехи пробивались голоса – они доносились издалека, из ночного сумрака, как эхо, и исчезали, стоило Ане лишь слегка изменить частоту.

Вдруг радио громко заскрежетало, точно обезумев. Через секунду в шуме прорезался голос, поздравляющий горожан с праздником, рассказывающий о том, какие волнующие события ждут их в течение дня. Это же объявление Ана слышала много часов назад. Утром, когда только занимался рассвет, запись с торжественными поздравлениями передавали по всем городским волнам. Время сбилось со счёту, и вместо завтрашнего дня скоро вновь, как заведённый, повторится минувший праздник – загорятся газовые иллюминации, захрипит торжественная музыка, и забитые гуляками поезда полетят по бадванам в самое сердце города, переполненные людьми и светом.

Ану напугала эта странная несвоевременная передача, и она резко повернула ручку регулятора. Радостный голос ведущего сменился холодной тишиной.

Вдруг небо над домами рассекла яркая вспышка.

Стёкла в комнате задрожали.

Ана поначалу ничего не услышала – ударная волна опережала звук, – и лишь через мгновение по улицам разнёсся гулкий раскат, как от залпа всех праздничных пушек разом. Ана успела подумать, что вновь, вопреки порядку, начался салют – и тут же над крышей соседнего здания поднялось ввысь огромное облако пламени, озарив пустое выгоревшее небо.

Страшный огненный выброс вздымался всё выше и выше, выжигая зыбкие ночные тени. Казалось, горит сам воздух.

Завизжали полицейские сирены. Несколько кораблей пронеслись над багровыми домами, оставляя после себя длинные полосы дыма.

Ана застыла от ужаса, глядя сквозь своё отражение на страшный столб пламени. Она никак не могла поверить в то, что это происходит в действительности.

Огненное облако медленно осело, растаяло в дрожащем воздухе. Иногда над угловатыми крышами всё ещё взмывали резкие всплески неестественно-яркого пламени, но тут же опадали, превращаясь в тонкие полоски дыма.

Ана замерла, затаила дыхание. Полицейские ви́маны с рёвом и сиренами пикировали над улицами, где ещё мерцал летаргический ночной свет. Однако небо уже заливало багрянцем, уже занялся огненный рассвет. Калавиат завершился громом, от которого содрогнулись стены сотен домов.

Радио шипело, как бы ненароком напоминая о себе. Ана покрутила регулятор – не передают ли что-нибудь о произошедшем, – но на всех каналах царила тишина, исчезло даже запоздалое поздравление, напугавшее её перед взрывом.

Шум за окном угас. Доносились лишь бледные отзвуки полицейских сирен. Языки пламени по-прежнему вспыхивали над крышей соседнего дома.

Ана ещё долго смотрела на багровую дымку над разбуженной улицей – пока хватало сил бороться со сном. Потом легла в постель, но уснула не сразу и сквозь дрёму думала о произошедшем.

Где-то совсем рядом, всего в нескольких кварталах от её дома, беспомощно борются с огнём. Ана представляла людей в огнеупорных комбинезонах, пьяных и неуклюжих, уверенных в том, что их затянуло в зыбучий ночной кошмар, и они в любую секунду проснутся. Пожарные окатывают пламя шипящей пеной, но это не помогает. Пена мгновенно испаряется, от жара плавится воздух. Пожарные кричат. Огнеупорная ткань их комбинезонов покрывается волдырями и лопается. Огонь заливает оголённую кожу. Пожарные погибают – неумолимо и быстро, так и не проснувшись. Потом пламя гаснет, и всё вокруг окутывает чёрная тишина.

Калавиат.