Порог между мирами - Филип Киндред Дик Страница 19

Протянув к ним руку, он провозгласил:

— Не бойтесь, больше ничего не случится. Обещаю вам.

Поняли они? Поверили? Он чувствовал, как их мысли притекают к нему, ощущал их панику, боль и ненависть, бездействующую сейчас, потому что они увидели, на что он способен. Я понимаю ваши чувства, подумал он в ответ или сказал громко — ему самому было неясно. Вы получили горький, тяжелый урок. И я — тоже. Я должен следить за собой более тщательно; в будущем я должен охранять доверенные мне силы с большим благоговением, относиться к ним с большим почтением.

Куда мне теперь надлежит отправиться? — спросил он себя. Подальше отсюда, так, чтобы все постепенно затихло естественным образом? Ради них. Хорошая идея, мягкая, гуманная, беспристрастное решение проблемы.

Могу ли я уйти? — спросил он себя. Конечно. Потому что, начав действовать, силы стали в какой–то мере управляемыми. Как только он осознал их, он смог подчинить их. Все происшедшее просто результат его невежества. Возможно, что с помощью интенсивного психоанализа он вызвал бы их вовремя, и тогда можно было бы избежать таких разрушительных последствий. Но что сейчас беспокоиться об этом! Он повернул обратно. Я могу пройти сквозь поток машин и уйти отсюда, доказывал он сам себе. Чтобы убедиться в своих возможностях, он сошел с тротуара прямо на дорогу; другие люди тоже пытались так сделать, другие пешеходы, многие из которых несли домашний скарб, книги, лампы, кошек и даже птиц в клетках. Он помахал им, показывая, что они должны следовать за ним, переходить вместе с ним, потому что он может пройти через автомобильный поток по своей воле.

Движение почти прекратилось. Казалось, что его застопорили машины, пытающиеся выехать из боковой улицы, но Блутгельд знал, что это была только видимость. Настоящая причина — его желание перейти на другую сторону. Прямо перед ним оказался промежуток между двумя автомобилями, и доктор Блутгельд повел группу пешеходов через дорогу.

Куда я, собственно, направляюсь? — спросил он себя, не обращая внимания на людей, толпившихся вокруг, пытающихся высказать ему свою благодарность. Куда–нибудь подальше, прочь из города? Я опасен, думал он. Я должен уйти на пятьдесят — шестьдесят миль к востоку, возможно, дойти до Сьерры и найти какое–нибудь уединенное место. Вест–Марин! Я могу вернуться туда. Там Бонни. Я могу остаться с ней и с Джорджем. Думаю, это достаточно далеко, но если нет — я продолжу путь. Надо изолировать себя от этих бедняг, которые не заслуживают дальнейшего наказания. Если необходимо, я буду странствовать вечно и никогда нигде не остановлюсь.

Конечно, раздумывал он, я не смогу попасть в Вест–Марин на машине; никакой из этих автомобилей больше не сдвинется с места: слишком перегружены дороги. Да и Ричардсон–Бридж наверняка разрушен. Мне придется идти пешком. Это займет несколько дней, но в конечном счете я доберусь до места. Я пойду по дороге Блэк–Пойнт по направлению к Валледжо и далее прямо через болота. Земля ровная; я могу, если необходимо, срезать путь.

Во всяком случае, я наложу на себя епитимию за содеянное мною. Добровольное паломничество — путь к исцелению души.

Он двинулся в путь, сосредоточившись в то же время на окружающих его разрушениях. Он смотрел вокруг с мыслью о восстановлении, о возвращении городу, если возможно, прежнего вида. Когда он подходил к обрушившемуся дому, он замедлял шаг и говорил: «Пусть этот дом снова станет целым!» Когда он видел раненых, он говорил: «Пусть эти люди будут признаны невинными и прощены!» Каждый раз он делал придуманное им движение рукой, которое должно было означать, что отныне он позаботится, чтобы ничего подобного не случилось снова. Возможно, враги наконец усвоили урок, думал он, и оставят меня в покое сейчас.

Но ему пришло в голову, что, возможно, они поступят как раз наоборот: выбравшись из–под руин, они исполнятся даже большей решимости погубить его. Их враждебность скорее усилится, чем пойдет на убыль.

Подумав о том, как они будут мстить, он испугался. Может быть, мне следует скрыться, думал он. Сохранить имя «мистер Триз» или использовать какое–нибудь другое в целях маскировки. Сейчас–то они осторожны… но, боюсь, ненадолго.

И все же, даже сознавая это, он продолжал идти и делать рукой особенный, понятный им жест. Несмотря ни на что, он прикладывал усилия для их блага. Он не испытывал к ним чувства враждебности, ненависть таили только они.

На набережной доктор Блутгельд выбрался из потока движения, чтобы бросить взгляд на белый, разбитый вдребезги город Сан–Франциско, лежащий на другой стороне залива. Все, что могло стоять, упало. Желтое пламя и дым поднимались над городом так высоко, что Блутгельд не верил своим глазам. Казалось, город превратился в сухую, сгорающую без следа ветку. Однако из него все еще выбирались люди. Блутгельд видел прыгающие на поверхности залива обломки; люди бросали в воду все, что могло плавать, и пытались переправиться в округ Марин.

Доктор Блутгельд стоял там и не мог продолжать путь, он забыл о своем паломничестве. Сначала он должен позаботиться о них, а затем, если сможет, и о самом городе. Забыв обо всем, он сосредоточился на городе, обеими руками делая новые жесты, которых не знал прежде; он перепробовал все и наконец после долгого времени увидел, что дым начал светлеть. Это вселило в него надежду. Но качающихся на воде людей, беглецов, становилось все меньше и меньше, пока залив совсем не опустел и на поверхности его не остались только обломки.

Поэтому теперь Блутгельд сосредоточился на спасении непосредственно людей; он продумывал пути отхода на север и то, что ожидает там беженцев. Во–первых, вода, во–вторых, пища. Он не забыл ни об армии, доставляющей провиант, ни о Красном Кресте; он подумал и о маленьких провинциальных городках, открывающих свои склады для пострадавших. Наконец то, чего он желал, со скрипом начало осуществляться, и он долго еще оставался на месте, управляя процессом. Обстановка улучшалась. Люди находили медицинскую помощь, лечили ожоги — он позаботился об этом. Он подумал также и об исцелении их душ; важно было, чтобы они избавились от страха, снова почувствовали уверенность в себе, пусть самую рудиментарную.

И тут, к своему изумлению и ужасу, Блутгельд заметил, что, пока он заботился об улучшении их состояния, его собственное резко ухудшилось. Он отдал все для общего блага. Одежда его превратилась в лохмотья и напоминала дерюгу. Пальцы ног вылезали из туфель. Борода отросла, усы лезли в рот, а волосы свободно закрывали уши и доходили до рваного воротника. Он чувствовал себя старым, больным и опустошенным, но ни о чем не жалел. Проделанная работа стоила того. Но как долго он простоял здесь? Поток машин уже давно прекратился, только правее, на шоссе, лежали поврежденные и брошенные остовы автомобилей. Прошли недели? Может быть, месяцы? Он проголодался, ноги его дрожали от холода, поэтому он снова двинулся дальше.

Я отдал им все, что у меня было, сказал он себе и почувствовал обиду и даже гнев. И что я получил взамен? — думал он. Только то, что сейчас я слишком устал, чтобы дойти до округа Марин; мне придется остаться здесь, на этой стороне залива, пока я не отдохну и не приду в себя. Он медленно продолжал идти, и его негодование росло.