Магистр. Багатур - Валерий Большаков Страница 18

Олег всё это видел, поскольку вошёл под своды Гридницы в числе «и других официальных лиц» — спальников, стольников, мечников, милостников, бояр киевских. Все расселись вдоль стен по резным лавкам, обшитым кожею и набитым шерстью для пущей мякоти, а Сухову сразу припомнилась Золотая палата императорского дворца — ротонда была на неё отдалённо похожа.

Оба князя устроились на скамье, окольцовывавшей центральную «подпорку», и повели переговоры на высшем уровне — вспоминали прежних владык киевских, признавали, что былая слава города на Днепре отгремела и увяла, обеднел Киев — куда ему до Новгорода али Владимира-Залесского!

Старенький боярин, рядом с Олегом превший в соболиной шубе и бобровой шапке, проскрипел тихонько:

— Жалиться приехал Володимер, волостей просить…

— Похоже, — кивнул Сухов.

Того же мнения придерживался и Ярослав Всеволодович, ибо, повздыхав о блеске минувших дней, великий князь сказал Рюриковичу:

— Пойдёшь в Переяславль ^[61] княжить? Те земли и вовсе без пригляду, а мне всё не объять.

— А пойду! — загорелся Владимир — воспрял, плечи развёл, слабую улыбку наметил.

— По рукам?

— По рукам!

И высокие договаривающиеся стороны скрепили свои намерения пожатием рук.

Глазами отыскав Якима Влунковича, великий князь киевский сказал властно:

— Проводишь князя переяславского в Западный дворец и выставишь своих людей.

— А ты, княже? — спросил воевода обеспокоенно.

— И я не сбегу, — пошутить изволил Ярослав Всеволодович. — Бойцов у тебя довольно, пущай стерегут снаружи, а внутри… — Зоркие глаза великого князя обежали толпу и остановились на Сухове. — А внутри побудет Олег Романыч.

Олег поклонился, подумав мельком о том, как переменчива жизнь — магистр прогибается перед каким-то князьком! Когда он выпрямился, то перехватил жгучий, злобный взгляд воеводы — и поддался-таки искушению, не утерпел, подмигнул Якиму Влунковичу…

К ночи великокняжеский дворец затих, только зажжённые факелы потрескивали в своих держаках, бросая отсветы на стены и сводчатые потолки. Полусотня Олфоромея и столько же новоторжан сторожили все входы и выходы с улицы, сохраняя вооружённый нейтралитет.

Олег неспешно шагал длинным коридором, проклиная неведомого архитектора. Ей-богу, пьян был зодчий! Имелись во дворце комнаты, располагавшиеся на первом этаже, куда проникнуть можно было, только поднявшись на второй, а после спустившись обратно вниз. Два поворота заканчивались тупиками, а чтобы из умывальни пройти в малую трапезную, находящуюся рядом, за стенкой, следовало топать по коридору направо, свернуть налево в другой коридор и добраться-таки до цели.

— Дурдом, — буркнул Сухов, пробираясь мимо опочивальни князя.

Странно, прислушался он, не спит Ярослав Всеволодович — ходит туда-сюда, меряет комнату шагами. Бессонница замучила или грехи покоя не дают? Ага, притих вроде. Кровать заскрипела.

Олег дошагал до конца коридора, до стрельчатого окна с частым переплётом, но и сюда донёсся могучий храп. Угомонился великий князь… Сухов зевнул с хрустом, поминая лихом придворную службу, — любил он поспать вволю, да чтоб вставать попозже, а тут броди всю ночь напролёт!

Рассудив, что холодный ночной воздух поможет бороться с сонливостью, Олег растворил узкое стрельчатое окно в конце коридора. Тяжёлая бронзовая рама, заделанная массой мутных стекляшек, загудела и зазвякала, впуская свежесть и голоса.

— …А я туда спьяну забрёл вчерась, — донёсся оживлённый голос Якима Влунковича, — там у латинян то ли церковь, то ли монастырь, я так и не разобрал — спать залёг на какой-то лавке. Просыпаюсь — бубнит кто-то. Гляжу — поганый, из степняков, лапу свою немытую на Библию поклал и чешет, как по писаному! Я, грит, клянусь всех ханов извести, живота, грит, не пожалею! Видал, цего делаетсе?

— Поганые, они поганые и есть, — откликнулся чей-то басок. — Кочевого хоть трижды окрести, всё одно нехристем останетсе!

— Твоя правда, Труфане…

Сухов зевнул, потянулся и решил, что подремать на посту не помешает. Хоть посидеть с закрытыми глазами! А спит он чутко…

…Было часов шесть утра, когда Олег вышел из тяжкой дрёмы. Света от восходящего солнца поступало столь мало, что рано было гасить факелы. Ополоснув в умывальне лицо, Сухов вышел — и увидел чужого. Некто в чёрном стремительно шагал по коридору, хоть и припадая на правую ногу.

— А ну, стой! — окрикнул Олег нарушителя.

Тот резко оглянулся, и Сухов узнал Бэрхэ-сэчена.

— Стой, кому сказал!

Плосколицый не стал искушать судьбу, а метнулся к лестнице, бегом взбираясь наверх, к княжьим покоям. Олег погнался следом. Пронёсся по всему коридору, заглядывая за каждый угол, но никого не обнаружил. Замерев, Сухов прислушался — тишина. Но не приснился же ему этот монгол, или кто он там!

Тишайший шелест шёлка подал Олегу знак. В последний момент он резко присел — и спас себе жизнь. Лезвие сабли просвистело над самой его головой.

Упав и перекатившись, Сухов вскочил, выхватывая меч, однако Бэрхэ-сэчен не захотел дуэли и кинул саблю в ножны. Метнувшись к ближайшей двери под аркой с колонками, он скрылся за нею. Олег зарычал от злости, но долг превыше всего.

Подбежав к дверям опочивальни, он тихонько приоткрыл её, больше всего опасаясь увидеть окровавленный труп на постели. Ан нет, князь был жив. Сидя в одной рубахе, свесив на пол волосатые ноги, он накачивал себя пивом — кадык так и ходил вверх-вниз, вверх-вниз.

Наслушавшись постанываний, причмокиваний и бульканья, Сухов притворил дверь. Помчался обратно. Ворвался под арку в пустую комнату — и обнаружил глубокую нишу, в которой закручивалась винтовая лестница. Похоже, Бэрхэ-сэчен знал дворец лучше него!

Выскочив на улицу, Олег столкнулся с Олфоромеем.

— Утречка доброго! — пожелал Лысун.

Сухов отмахнулся.

— Отсюда никто не выходил? — спросил он. — Степняк, плосколицый такой?

— Дык только что вышел…

— А кто его пускать велел?! — напустился Олег на новика.

— Дык грамотка у него была, — растерялся тот, — вот Станята и пропустил…

— Куда он побежал?

— Кто?

— Степняк!

— А-а… А он не побежал, пошёл себе во-он в ту сторону.

— За мной, живо!

Олег с Олфоромеем пересекли Бабин Торжок, миновали высокую каменную ограду богатой усадьбы — Гордятина двора — и выбежали на неширокую, но прямую улицу.

— Да вон он! — обрадовался Лысун, пальцем тыча в чёрную фигуру, удалявшуюся быстрым шагом.