Владыка ледяного сада. Носитель судьбы - Ярослав Гжендович Страница 18

Мы уселись в круг, соприкасаясь коленями, а потом я вытянул перед собой кулак, который своей ладонью накрыл Сноп, а потом и остальные. Мы опустили головы и обратились к Идущему Вверх, чтобы он повернулся и осветил наш путь.

Когда мы встали, каждый из них поклонился мне, поднимая кулак, охваченный другой ладонью, и сказал: мосу кандо.

– Мы аскары армии Киренена, тохимон. Твои люди, – сказал Сноп. – Мы никогда не станем ничем другим, пока миссия наша не завершится. Эти дикари нас не захватят. Мы тебя найдем. Никто не удержит разведчика в путах – того, кто умеет убивать даже иглой.

А потом мы услышали шаги на лестнице и нас проведали те же два человека – Ньорвин и тот второй, что переодевался в чудовище. Но сегодня он был уставшим и бледным, то и дело кривился и тряс головой. Ньорвин же держал в руке большое продырявленное яйцо, из которого пил содержимое. Оба не стали входить, а только призвали Бенкея, который вернулся через миг с ведром с юшкой, кислой и реденькой, а еще с большой, толстой лепешкой, которую он тащил под мышкой. Когда мы ее поломали, она оказалась хлебцем темного, коричневого, цвета со странным запахом. Тесто было глинистым и скрипело на зубах, будто в муку добавили песок.

А потом нас послали на работу. Не слишком тяжелую. Мы убирали сарай, носили горячую воду в ведрах. Я и Бенкей должны были собирать в кучи солому с навозом из-под конюшни и грузить ею двухколесную повозку, поменьше той, какой в прошлый день мы возили товары. На куче навоза еще лежал муж, который свалился на нее вчера ночью и спал, несмотря на то, что по нему лазили жуки и мухи.

Бенкей отвесил ему пинка, потом с уважением склонился и, оставаясь в поклоне, объявил покорным и униженным тоном:

– Встань, облеванная тварь, поскольку я должен вывезти этот навоз, а я не умею отличать его от твоей туши. Поэтому вставай, прежде чем я надену тебя на вилы вместе с остальным навозом и вывезу в яму, где тебе и место.

Муж очнулся и поднял лицо из навоза, выплевывая солому, а потом неуверенно встал и критично осмотрел свою кожаную рубаху. Потом заметил нас с повозкой и вилами, развернулся, поднял страшно заляпанную шапочку, натянул на голову и внезапно произнес на чистом амитрайском:

– Странно, мне снилось, словно я снова попал в страны юга.

После чего ушел, покачиваясь.

Когда мы вывозили навоз за стену, нас сопровождал человек с луком и большим, как теленок, псом, однако мы могли увидеть небо, где ползли тяжелые тучи, лес и горные хребты вокруг нас. Мы лишь не могли дышать воздухом свободы, поскольку воздух вонял навозом.

Были это обычные хозяйственные дела, не слишком сложные или тяжелые. Мы носили корзины каких-то корнеплодов, поросших чешуей, подметали подворье.

Когда мы с этим справились, Ньорвин в обществе нашего хозяина провел нас в вырубленную в скале камеру, где находился вырезанный в скале очаг и ярились угли.

– Амитрай нести больше дерева. Там куча, куда принести. Зажжет много пожар. Потом вода в казан, – тут он указал на гигантский котел с цепями и крюк над очагом. – Потом горячая и холодная вода в ведра. Все амитрай и кебир-человек к ведрам и хлюп-хлюп. Все вымыты до блеска. Не надо смердеть кучей. Человек не любить покупать, когда смердит кучей. Большой куча, мало гильдинг. Плохо. Потом амитрай и кебир-человек всю грязный вода в дыру и умыть ведро. Там миска с зола. Мало взять, жжет. Когда умылись, надеть одежду и подворье прийти к владыка Вальгарди. Он владыка Вальгарди. Быстро-быстро, мыться.

Итак, мы смогли выкупаться и умыться, и доставило это нам немалую радость. Вода, которую мы потом выливали в выбитую в скале круглую дыру, была как река после паводка: мутная и илистая, воду почти не напоминая.

На подворье царило судорожное оживление. Вдоль стены рядком расставили столы на козлах из бревен, везде было полно людей, спешащих с узелками в руках. Главным образом, к столам несли плиты соли, которые мы привезли из Амитрая, и другие товары нашего каравана. Вальгарди тотчас же приставил нас к работе, указывая на всякие вещи свернутым бичом. Мы перенесли деревянный стол, а потом поставили над ним навес из жердей, накрыв их матами, сплетенными из тростника. А потом он приказал нам носить соль, кувшины благовоний и шкуры: мы укладывали их под столом и на столе, в то время как Н’Деле под присмотром хозяина развешивал складные железные весы. Потом он приказал нам принести длинную деревянную лавку и сесть на ней рядком. Что еще страннее, рядом с нами поставили наши корзины путешественников, поскольку это их обычай – продавать невольника с тем, что тот имел при себе, и он по праву может это оставить. Оружие, что он нашел во вьюках, посчитал, должно быть, частью товара, оставленного ему караваном, и никак с нами не связал, а потому он, ни о чем не подозревая, просто развесил его под козырьком своего прилавка.

Потом из-за туч вышло мрачное, дарующее совсем немного тепла солнце, и мы поняли, что пришел полдень. С утра в крепость входили и въезжали чужаки, кружили между прилавками и смотрели на выложенные товары. Однако никто ничего не покупал.

Потом появился Ньорвин и принялся говорить с нашим господином, который дал ему несколько монет.

– Все амитрай и кебир-человек идти с я. К Старику Говорить-Закон. Ньорвин услышать старик и сказать амитрай, как быть.

Мы пошли на суд, то есть перед лице маленького, худого старика с длинными седыми волосами и бородой; старик сидел, закутанный в плащ, на бочке, с рогом в руках. Сперва нам приказали назвать свои имена, которые юноша со старательно зачесанными волосами, сидящий у стоп старика, записал тростниковой палочкой на большом куске белой коры угловатыми знаками.

– Зачем купцы продать амитрай и кебир-человек? – спросил Ньорвин.

– Мы наемники, – ответил я. – Мы охраняли караван, а они решили, что лучше нас продать, чем платить. Потому что не боялись обратной дороги без охраны, поскольку идут они далеко от проторенных путей. Они отравили нас водой онемения и связали.

Ньорвин наклонился, нахмурившись, надо мной, пока я говорил, и казалось, что изо всех сил старается понять, что я сказал. Повторил беспомощно: «наймиками», но стоящий рядом муж подсказал ему. Старик тоже что-то сказал, и, пожалуй, они поняли.

– Амитрай и кебир-человек быть когда-то невольник? – снова спросил Ньорвин, скрещивая руки в запястьях и сжимая кулаки, будто подставляя их под веревку.

– Все мы – свободные люди, – ответил я гордо.

– Мужчина-дитя говорить за всех амитрай и кебир-человек? – спросил он, указывая на меня. Мы кивнули.

– Теперь не врать, потому как бить больно. Кто-то бить моряк Смарсельстранд люди?

Я ответил, что мы никогда не сражались с Людьми-Медведями, а Ньорвин покачал головой.

Старик почесал голову, а потом прикрыл глаза и принялся раскачиваться на бочке; даже показалось, что он уснул.

Мы беспомощно стояли, а потом Ньорвин протянул руку, чтобы встряхнуть его за плечо, и тут дед открыл глаза и что-то проговорил скрипящим, четким голосом.