Ночной Странник - Ярослав Гжендович Страница 18

– «Кусок коры смеется над штормом, а ива – над ураганом», – посоветовал Драккайнен, хотя на самом деле ему было не до смеха.

Парень вправду быстр и опасен, а Вуко не обучали вести бескровные дружеские поединки. Каждый миг ему приходилось концентрировать свое внимание, чтобы не поддаться инстинкту, вбитому в мозг и мышцы, приказывавшему перерезать мелькнувшую аорту; перерубить основание черепа, когда открывался затылок противника; прошить одним быстрым уколом горло и мозжечок; распороть брюхо, когда противник пробегал рядом, ведомый собственной инерцией. Каждые пару секунд случалось несколько таких моментов, когда лишь усилие, сдерживающее полубессознательное движение руки, отделяло Грисмальфи от смерти.

Тот и понятия об этом не имел. Думал лишь о собственной ярости и поражении, все сильнее битый, уставший и униженный. Становился все менее ловок и все более опасен.

Особенно для себя.

Хватит, решил Драккайнен и одним движением снес шлем с его головы, после чего клюнул парня за ухо рукоятью меча.

Грисмальфи качнулся, ухватился за край стола и свалился лицом в истоптанный тростник. Чуть дернул одной ногой и стал неподвижен.

Драккайнен отошел в угол во внезапной тишине и спрятал меч в ножны.

– Жив, – произнес, глядя Грисме в глаза. – Утром стоит дать ему воды и перевязать голову.

Потянулся к столу и взял контейнер с радиолярией.

– Это мое, – сказал. – И так оно и останется.

* * *

Баня, в которой мне придется спать, – каменная пристройка. Сарайчик три на три, приставленный к одному из домов. Есть в нем сложенный из больших камней очаг, вылепленный из окаменевшей глины пол и деревянный помост. На балках под потолком сушатся какие-то травы, дым лениво уходит в дыры на крыше. Я чувствую облегчение и злость.

Я не справляюсь. Не умею с ними договариваться. Я ничего не узнал, ничего не понимаю, дал спереть у себя радиолярию и позволил устроить драку. Браво, Драккайнен.

Зато мне не нужно лежать вповалку вместе с другими воинами в большом, вонючем зале, среди смердящих немытых тел. В косматом полумраке, где каждый миг кто-то храпит, скрипит зубами, чешется или пускает ветры.

Я сижу на своем седле, пыхая трубочкой, и смотрю на рдяные поленья в очаге.

Не знаю даже, гостеприимство это, привилегия или знак недоверия.

Ночь темна, снаружи по-прежнему сеет дождь. Слышен только кашель стоящих на стене стражников. То, что здесь происходит, – нечто вроде повышенной боевой готовности. Обычно они, полагаю, в зале не спят. Даже у рыцарей Грисмы есть женщины, дети, дома или постой. Однако сейчас – все иначе. Нынче время холодного тумана, что бы это ни значило. Женщины и дети спят в отдельной каморе, тоже с оружием под рукой, вповалку. Воины после пьянки дремлют на столах и на полу зала, охраняя доступ к их спальне. Последняя линия обороны. Прижавшись друг к другу, словно кролики. Даже по нужде они выходят, пригнувшись и со страхом, – прямо за порог. За ворота городища наверняка не вышли бы в ночи ни за какие сокровища.

Я выбиваю трубку о камни очага, потягиваюсь и выхожу наружу, набрасывая капюшон полукожуха. В колеблющемся огне ламп, что стоят под крышей на стене у ворот, капли дождя напоминают капли ртути.

Я прислушиваюсь. Доносится лишь лай собак, шаги часового, отмеряемые стуком древка, шипение масляных фитилей, скрип ремней, лязг металла и шум дождя. Ничего больше.

Стою так минуту-другую, дожидаясь, пока часовой меня приметит. Он боится оторвать глаза от тьмы за частоколом – лишь зыркает через плечо. Я всхожу по скользким деревянным ступеням, стараясь как можно больше шуметь. Слишком они тут нервные.

– Ты тот чужак, что странствует в одиночку? Тот, что убил Пробужденного? – спрашивает воин, кивком указывая на торчащее над воротами копье с насаженной лапой.

– Я. Хотел увидеть холодный туман.

– Ничего не видно. Никогда ничего не видно, пока не становится поздно.

– Ты видел когда-нибудь Пробужденного?

Он крутит головой:

– Не знаю. Что-то я вижу. Движение, туман. Порой просверк глаз. Однажды видел, как человек внезапно загорелся. Но обычно я лишь нахожу трупы. Пойдешь дальше?

– Такая судьба.

– Говорят, ты безумен. Но мне думается, ежели ты уйдешь отсюда, проживешь дольше нашего.

– Почему же вы не уйдете?

– Как уходить со своей земли? Одному легче. А целым кланом? Дома и земли не забрать. Ежели стирсман скажет – пойдем. Не скажет – останемся. От войны богов не сбежишь. Так везде. Надо выносить прочь странных детей и не красть песни у богов. И блюсти обычаи. Всегда так было, так и теперь зло минует. Ты далёко идешь?

– Ищу безумных чужаков с рыбьими глазами. Якобы здесь был один. Мне говорили, что – Песенник.

– Был такой. Давно, но был. Высокий, с черной гривой и бледный словно рыба. С месяц просидел, а однажды ночью исчез. Глаза такие жуткие, что аж ноги слабели. Такой отвратный, а бабы за ним увивались. И, говорят, Грисма хотел его убить, но боялся. Верно говорят, что был это Песенник. Сразу как он исчез – пришел туман, и восемь мужей погибли. Говорят же, что туман идет вослед Песенникам. Чтобы песни отобрать и вернуть богам. Говорят, нет ничего худшего, чем Песенник, потому как хотя песни его и деют, зато злую судьбу притягивают. Со всем прочим человек-то справится. На железо найдется клинок, на яд и болезнь – зелья и заговоры, даже на бабу способ найдется. Только с песнями богов человек ничего не поделает. А того хуже, ежели из-за этого некий бог о тебе прознает. Зачем ты его ищешь?

– Такая судьба, – отвечаю уклончиво. – Он кое-что кое-кому должен. Не здесь его место. Я должен забрать его отсюда. Мой король желает его видеть, – четыре глупых объяснения лучше, чем одно хорошее. И, как видно, хватает, поскольку стражник кивает и замолкает.

Я концентрируюсь и активирую цифрал.

* * *

В усиленной подсветке тоже видно не много. Та же вырубка и те же кусты, вьющаяся меж скал река и мрачный лес на горизонте. Он сосредоточился на температуре и тогда увидел холодный туман.

Тот и вправду был холодным – на добрых десять градусов ниже окружающей температуры. Сам эффект тумана возникал из-за конденсации, но вокруг городища удерживалось неспокойное кольцо ледяного воздуха. Еще дальше виднелись вьющиеся полосы, что дотягивались, как щупальца, до леса.

Драккайнен оперся о балюстраду и посмотрел внимательнее. Туман, который виделся ему сине-голубыми испарениями, все время был в движении. То густел, то вновь прореживался, клубился в неясных формах. Казалось, из него то и дело проступают фигуры людей и животных, какие-то совсем неопределенные формы, будто ветви, или шевелящиеся щупальца, или клубки змей. Все это находилось в непрестанном движении, перетекало одно в другое. Где-то туман сгущался в пятна, окруженные глубокой синевой, которые словно высасывали тепло из окружения. Продолжалось такое минуту-другую, после чего облако рассасывалось и казалось, что там стоит уродливая получеловеческая фигура. Он увидел нечто, напоминавшее горбатого человека с карикатурно измененными чертами, выщербленными топорами вместо ладоней и клепаным черепом, поросшим шипами, на которые надеты были человеческие уши. Нос его и подбородок напоминали крученые корни и переплетались, а глаза были совершенно круглыми, рыбьими. Кожа твари выглядела полированной ржавой жестью.