Продавцы теней - Ольга Шумяцкая Страница 18

Картины Лару развеселили. Ожогин на удивление трогателен. Обо всем позаботился.

Она решила выйти на бульвар. Оделась сама. Вчера она опять выгнала девушек из парикмахерской с их глупейшими шиньонами и париками и потому осталась с собственным темным бобриком. Прикоснуться к лицу боялась. Порылась в ящиках стола, но зеркальца не нашла. В сумочке тоже. Господи, какое детство! А может быть, он праа… Лара не видела покрытые черной мазью и оттого кажущиеся обугленными щеки и скулы, кружочки глаз, вокруг которых не было ни ресниц, ни бровей. Губы почему-то выжили, и эти полоски нежной бледно-коричневой кожи казались наспех пришитыми к черному лицу.

Легким движением руки во фланелевой перчатке она тронула лицо и поняла, что не стоит храбриться, устраивая скандал по поводу зеркальца. Бог с ним! Врач, высокий шатен с прозрачными глазами (он пользовал Лару уже не один год и каждый раз, когда появлялся в доме, Лара думала, хороша ли будет интрижка с ним), оставил ей полотняные наклейки на лицо. Сказал, что привез из Швейцарии — результат дерматологических разработок, начавшихся в мировую войну. Дал еще два флакончика синего темного стекла.

— Капли очень хорошие. Вскройте, если будет невмоготу.

Флакончики Лара сунула в сумку, а упаковку со швейцарскими бинтами вскрыла и на ощупь заклеила серыми, тоскливо пахнущими полосками лицо. Шляпа. Вуаль. Голубиного цвета шелковый шарф поднять выше носа. Зонтик вместо трости. Лара бесшумно выскользнула из квартиры.

И вот она на бульваре. Каштаны отцвели. Сирень тоже. Но тюльпаны со светло-фиолетовыми головками стоят высоко, в рост гимназиста-первоклассника. И липа пахнет так сладко. Во всем разлита нега. День воскресный и время, наверное, обеденное. Во всяком случае, на бульваре почти никого нет. Лара смотрит на свое отражение в стекле гостеприимно открытой двери кафе. Ну что ж, она сама элегантность. Там, в глубине зала, откуда тянет терпким запахом кофе, висят узкие зеркала, увитые медным листвяным орнаментом. Несложно зайти и… Но Лара идет дальше. А если жить инкогнито? Вот так все время: шляпа, вуаль, шарф, очки в пол-лица. Мысль увлекает ее. Уехать к давней подруге в Германию. И там… Таинственная дама, лицо которой всегда скрыто. С избранниками можно встречаться в темноте. Лара ощущает подъем духа. Хочет купить букетик ландышей у востроносой малышки в форменной кепочке и курточке, но сгибать пальцы так больно. У нее кружится голова, и она опускается на скамью.

У пруда сверкает и переливается павильон каруселей. Карусельщик только что поставил пластинку, и вместе с шипеньем до Лары доносится густой голос Шаляпина, поющий веселую французскую песенку, сделавшую его европейской звездой. Маленькие зеркальца, увитые фарфоровыми завитками, отбрасывают из-под крыши карусели солнечных зайчиков. Лара следит за их скачками по насыпной дорожке из светлых камешков.

С Шаляпиным она встречалась несколько раз на своих премьерах. Он вел себя двусмысленно, и им обоим было понятно почему. Однажды в Ницце она уже ехала к нему на виллу (обгоревший на пляже Ожогин всеми святыми просил избавить его от солнца и запаха цветов) и остановил ее все тот же голос. Шаляпинский бас несся с балкона одного из русских домов. Он нес в легкий прозрачный морской воздух ужас вагнеровской музыки. Лара ежится, вспоминая, как ей тогда стало страшно от этого голоса. К тому же пришлось бы бросать Ожогина. А потом снова к нему возвращаться…

Какая морока! Нет, такая беготня для ее героинь, а не для нее. Лара любила соблазнять, но свой талант ей удалось отделить от тела, за что она не уставала себя хвалить. Она изменяла Ожогину не ради измены как таковой, а чтобы накопить реальной неги, которую приходилось источать перед камерой, однако никогда не афишировала физическую лихорадку даже перед самой собой. Ожогин сделал ее светящейся дивой не только на экране (что, если говорить по чести, было делом вторичным), но и в их спальне. Он в преддверии брака — вот ведь серьезный юноша — прочел модную тогда среди врачей, философов и поэтов книжку Отто Лирваля «Покровы влечения». Все тогда обсуждали, что Лирваль, как и Фрейд, австриец, писал ее в Индии. Конечно, Ожогин Лару не по картинкам учил. Когда он ее учил, спальня будто наполнялась бликующими фантазиями, мыльными пузырями. Пузыри летали, переливались и лопались один за другим. Лара млела.

Ожогин был худой, зеленоглазый и еще — в нем было так много печального удивления, которое долгое время заменяло ему веселье. Веселиться и толстеть он начал одновременно. Она же стала принимать позы перед камерой и странным образом отделилась от самой себя, перестала чувствовать свое тело. Ее стали вожделеть тысячи. Муж одной ее знакомой занимался авангардной наукой, связанной с этим жутким электричеством, и на столе в их доме Лара, помнится, увидела книжку с актуальным названием «Проблемы возбудимости». Даже стащила. Но в ней — увы! — невозможно было разобрать ни одного предложения. Проблема возбудимости осталась нерешенной. Для того чтобы явить любовный пыл, теперь требовалось тратить много сил, и в последние года два Ожогин, кажется, понял это. Да и она откровенно ленилась. Раз в год они путешествовали, и за границей Лара позволяла себе разовые встречи с очень замкнутыми мужчинами.

Заработала карусель. По бульвару разнеслись звуки шарманки, сопровождающие кружение. Лара хотела улыбнуться, глядя на раскрашенных деревянных зверей, намалеванные на стенках картинки, где сказочные дамы танцевали с волшебными кавалерами, но эта попытка вызвала ужасную боль. Два овальных зеркала были встроены в отделку внутреннего цилиндра карусели и одно из них вместе с деревянной каретой, лошадью и жирафом подплывало к Ларе. Карусель двигалась медленно. Лара подняла вуаль и посмотрела на свое лицо. За жирафом двигался носорог. На нем сидел вспотевший малыш. Лара оперлась на зонтик. Когда она лежала в больничной палате, закутанная в бинты, то думала, что ослепнет и никогда больше не увидит, что творится в мире. Не увидит ничего и никого, в том числе себя.

Но себя она увидела, потому что ветер, который она так любила, раскрутил шарф, а швейцарские клейкие бинты оказались не такими стойкими, как предполагал доктор. Бинты лепестками опали с ее лица, и в карусельном зеркале мимо Лары в обрамлении полей дивной шляпы проплыла мерзкая отбивная с двумя черными точками — молящими глазами — посередине. Лара содрогнулась. Карусель звякнула и остановилась. Может быть, это лицо осталось там, в зеркале, и смотрит сейчас на будку мороженщика, добродушно набивающего сливочными шарами очередной хрустящий рожок?

Земля ушла из-под ног.

Лара упала на скамью. Негнущимися пальцами не глядя достала из сумочки синий флакончик с каплями «если невмоготу». Выпила одним глотком до дна. В голове зашумело. Все поплыло перед глазами.

У соседней скамейки моложавый папаша наклонился, чтобы завязать рослой девочке шнурок. Нет, это не папаша с дочкой. Это безумный любовник стоит на коленях перед возлюбленной. Сейчас он протянет ей букет цветов. А потом вытащит из-за пазухи кинжал и вонзит себе в грудь.

Лара затрясла головой, прогоняя видение. Вон там, под деревьями, девчушка пытается достать воланчик от бадминтона, застрявший в ветвях. Нет, это несчастная сильфида воздевает руки к небесам. Это брошенная любовница накидывает веревку с петлей на сук.