Третий ангел - Элис Хоффман Страница 18

Мадлен поднялась на свой этаж и, поравнявшись с 708-м номером, провела рукой по стене. Вмятина. След пули, ударившейся о кирпич. Вошла к себе, разделась донага и нарядилась в свое новое синее платье. Даже взобралась на стул, чтобы получше разглядеть себя в небольшом стенном зеркале. Платье определенно шло ей; Элли умела выбирать, к тому же она хорошо знала сестру. Да и цвет, без сомнения, удачный.

Независимая и свободная, никто ей не был нужен, но при этом ощущение такой разбитости, будто внутри ее крошились кости, рвались лентами мускулы, разлагалась кровь и образовывались дыры в печени, легких, сердце.

Она так и заснула в жаркой душной комнате, с включенной лампой на прикроватном столике, в своем роскошном синем платье. Ей приснилось, что какой-то мужчина шепотом обратился к ней и она пошла на голос. Впереди вилась выложенная камнями тропинка, она шла и шла вдоль нее, пока наконец не увидела Пола. Тело его было обвито белой лентой, и глаза казались такими же белыми. «Похороните меня под сикомором», — попросил он. В этом сне Мадлен шла босиком по острым камням, ступни ее кровоточили. Ей хотелось ответить: «О, конечно, я сделаю все, что ты попросишь», но она не могла произнести ни слова. И вдруг ее тело стало распадаться на части. Отпала кисть, за ней последовала остальная часть руки, потом нога. Она стала ломать голову над тем, сможет ли починить свое тело, если отыщет красные нитки и иглу. А хватит ли у нее сил удержать лопату и выкопать могилу, о которой ее просил Пол? Кругом росли белые розы, но в темноте она не видела ни одной из них. Просто знала, что они тут.

Ранним утром, когда это случилось, Элли была рядом. Часы показывали пять часов двадцать две минуты. Как ни странно, она умудрилась запомнить точное время. Люди, бывает, отмечают самые обыденные детали в момент, когда с ними происходит совершенно невероятное событие. Стол. Стакан с соломинкой. Был тот удивительный рассветный час, который разделяет ночь и утро. Когда небо уже освещают первые лучи, а улицы города еще хранят сумрак. Тишина была такая, какая бывает зимой, когда землю вдруг укрывает первый снег. Но сегодня пятнадцатое августа, утро ее первого дня после свадьбы. Она вышла замуж на неделю раньше того срока, который когда-то они сами назначили.

В тот день доктор вызвал Элли к себе в кабинет и сообщил о том, что, по его предположениям, Пол не проживет и суток. Возможно, даже не дотянет до вечера. Все жизненные функции его организма отказывают, реакции угасают, дозы вводимого морфина становятся опасными для жизни. Элли вежливо поблагодарила и без сил рухнула на стул, ноги ее не держали.

— Вам не за что благодарить меня, — ответил тот. Имя доктора было Крейн. Этому чрезвычайно доброму человеку, возможно, не следовало быть врачом. — Можете ударить меня, если вам станет от этого немного легче.

Но Элли не стало бы от этого легче, и она попросила разрешения воспользоваться его телефоном. Позвонила родителям Пола, сказала, что приехать следует как можно скорее. Его мать была в отчаянии. Всю осень, когда Пол проходил химиотерапию, он непременно просил, чтобы на выходные Элли отвозила его домой. Летом, когда закончился период его недолгого и обманчивого выздоровления, он мечтал об этих поездках еще больше. Машину вела Элли. Прежде он ни за что не согласился бы уступить ей руль, но теперь почти всю дорогу дремал. И она стала понимать, что положение его трагично, и приучилась любить его.

Она не солгала сестре, сказав, что до этого не любила Пола. Когда приняла его предложение, то поступила так потому, что брак казался органичным следствием их отношений. Пол был великим эгоистом с невыносимым характером. Его обаяние, которое когда-то так действовало на нее, теперь потеряло силу. Бешеная вспыльчивость гнала его, бывало, из дому, но теперь ей не было дела до того, где именно он метался в своих припадках злости. Но летом, после того как ремиссия закончилась, для нее все изменилось.

Во время их поездок в Рединг Пола часто рвало, потому что его укачивало в машине, и тогда они останавливались у дороги, даже там, где не было туалета. Но стоило ему оказаться в доме, где он вырос, как счастье охватывало его. Семья Пола обитала здесь уже много лет, дом этот ничего особенного собой не представлял, обычный миловидный деревенский домик, окруженный самшитовой рощицей. Живая изгородь из старых огромных кустов сирени; в пору цветения они были сверху донизу усыпаны белыми и фиолетовыми гроздьями. А позже высокие кусты стояли непроницаемой зеленой стеной.

Оказалось, что Пол очень любит слушать птичий щебет, еще одна его черта, о которой Элли не подозревала. Как не подозревала, в частности, о том, насколько он был добрым. Например, он любил разговаривать со стариками, даже незнакомыми, обсуждая с ними всякие пустяки вроде погоды и политики. Любил купить корзину фруктов и привезти матери в подарок, когда приезжал домой. Позже, когда он уже не мог сам делать такие покупки, просил об этом Элли и предупреждал: «Только выбери получше, пожалуйста».

— Определенно самые лучшие яблоки в мире, — восхищенно восклицал он, когда она возвращалась к машине. — Знаешь, в возрасте десяти лет я был вегетарианцем.

— Неужели? — непритворно удивлялась Элли, прекрасно зная, как любил он хорошо прожаренное мясо.

— Мой дедушка был славным стариком, и я во многом подражал ему. Ужасно хороший старикан… я черт знает до чего им восхищался. Он был доктором.

— Расскажи, пожалуйста, что ты еще делал, когда тебе было десять? — продолжала заинтересованно расспрашивать Элли.

— Мечтал о тебе.

— Какая чепуха, — смеялась она.

— Любил футбол. Даже любил готовить еду.

— О, нет!

— Представь себе. Блинчики с джемом, пудинги или, например, яблочный пирог. В общем, всякие вегетарианские блюда. — Пол помолчал, потом добавил: — И я вправду мечтал о тебе. Можешь не верить, но так оно и было.

Когда они приезжали в Рединг, Пола усаживали на лужайке в теплом свитере, обернув ноги пледом. По манере пения он различал очень многих птиц. Особенную любовь испытывал к птичьим аутсайдерам, тем, кто не сумел привлечь людских симпатий: к воронам, сорокам, пустельгам. Но не боялся показаться и сентиментальным, обожал горлиц и утверждал, что их пение — сладчайшее в мире. Сидя возле дома у сиреневой изгороди, разбрасывал вокруг себя семечки и хлебные крошки и, оставаясь на лужайке, следил, как к нему со всех сторон слетаются птицы.

— У моего мальчика абсолютный слух, — сообщила ей мать Пола, когда однажды они возились вместе на кухне.

— Что вы говорите? А я и не знала.

Хоть дом имел довольно скромный вид, он был очарователен, как бывают очаровательны вещи, сработанные в те времена, когда ремесленники еще были артистами в своем деле. Его украшала тонкая лепнина, камин был окаймлен орнаментом, изображавшим сов, а в кухне стояли старинная глиняная раковина и плита с шестью горелками. На сосновом столе красовалась огромная ваза для цветов, которые обычно срезали в саду.

— Мы думали, что он станет музыкантом, — продолжала Фрида.