Солнечное перо - Лариса Петровичева Страница 18

Кажется, когда-то ее звали Нашента-Ла, дитя пустынь. От нее и сейчас веяло жаром.

– Их окутала тьма на болотах. Та, что была здесь еще до появления людей, ей нужно только пожирать и калечить, – пояснил Ардион. По крыше процокали копытца, и послышалось хлопанье крыльев; он поднял голову, прищурился и добавил: – А этих раньше не было. Вот мои новые братья, о которых ты спрашивала.

Смех снаружи сделался визгливым и нервным, а потом оборвался, и над домом разлилось чавканье и хруст: кого-то с аппетитом пожирали. Должно быть, какая-то глупая ночная птица, на свою беду, решила пролететь над домом. Антия вздрогнула всем телом и сильнее стиснула его руку – Ардион снова обнял ее, и она негромко спросила:

– А кто такая Махивари? Ты ее звал в бреду.

Он покосился в сторону окна, и Антия невольно посмотрела туда же. К стеклу прильнуло очередное женское лицо, искаженное голодом и неутолимой тоской. Из левой глазницы прорастали лилии, волосы поднимались дыбом, окружая голову короной. Заметив, что на нее смотрят, женщина содрогнулась, затряслась, и из ее левого плеча начало выламываться что-то костлявое, многосуставчатое.

Когда-то она была прекрасна. Когда-то Ардион смотрел на нее, и все в нем стремилось лететь, подниматься под облака, искать слова, чтобы сказать что-то еще, кроме «люблю», изувеченного напластованиями пошлости. Когда-то они действительно любили друг друга – была весна, солнце разбрызгивалось по ручьям, и мир казался бескрайним и светлым.

Все кончилось. Сейчас он даже не мог вспомнить лица Махивари – призрак не имел к нему никакого отношения. В памяти остался только легкий девичий силуэт и рука, украшенная серебряными браслетами – Ардион когда-то держал ее и не хотел отпускать.

Потом ее забрали.

– Это она? – Должно быть, Антии сейчас хотелось отвернуться, но она не могла. Ардион чувствовал, что жуть, накатившая на нее, была такой силы, что почти заглушила разум – и Антия снова дернулась в сторону, повинуясь визгливому приказу из-за окна, раскатившемуся над лесом и болотами:

– Поднимись и впусти нас, мелкая сучка! Вставай!

Ардион с силой прижал ее к себе, и от его пальцев растеклась золотая дымка, пахнущая вишней и летом – только тогда она опомнилась, и ее страх уступил место стыду: щеки девушки окрасились румянцем, и Ардион невольно заметил, что она хороша собой. Не красавица – в Антии не было идеальной безупречности античных статуй, когда в лице нет ни малейшего изъяна, только совершенство, но Ардион видел в своей иномирянке силу и жизнь, и это было намного важнее любого очарования. Это было настоящим, это влекло.

– Да, это Махивари. Когда-то я ее любил, – сообщил Ардион тем будничным тоном, за которым хотел спрятать далекий отблеск своей тоски. Когда-то он пытался скрыть ее от себя и мира, заталкивал на самую глубину души, а потом вдруг понял, что от прошлого не осталось ничего, кроме пустоты. – Отец поднял ее в небо в своей ладье и сбросил оттуда в болота.

Он вспомнил сиреневую звезду, которая сорвалась и рухнула в трясину. Солнечный кормчий приказал ему стоять на балконе дворца и смотреть. Это была казнь – наблюдая за ней, Ардион старался держаться как можно равнодушнее и радовался, что отец не видит его лица.

В тот миг он готов был убить Солнечного кормчего. Разорвать, уничтожить, вычеркнуть из жизни. Попади ему тогда в руки копье гривлов – от отца и пепла бы не осталось.

А потом он смирился. Запер свое горе, сделал все, чтобы оборвать мысли и стереть воспоминания – не хотел лечь в трясине рядом с Махивари. Все равно ее было не вернуть.

Антия смотрела с жалостью – так смотрят барышни на героев своих романтических книжек. Наверное, она думает о том, почему он построил дом именно здесь – конечно же, чтобы быть рядом с той, которую любил, романтические герои всегда так поступают, если верить той девичьей болтовне, которую он иногда слышал.

– Не думала, что ты можешь кого-то любить, – призналась Антия. Ардион скептически усмехнулся, и она добавила: – Что тебе вообще нужна любовь. Что ты способен дорожить кем-то. Заботиться, беречь…

– Да, я не сомневался, что произвожу на тебя именно такое впечатление, – сказал Ардион. Легонько дотронулся до ее подбородка, подумал: не поцеловать ли – просто так, в шутку, чтобы она больше ему не дерзила и не задавала лишних вопросов. Он полагал, что Антия отпрянет от него – но нет, она даже не шевельнулась. От нее сейчас веяло тем же теплом, каким когда-то от Махивари, и Ардион подумал, что должен ее удержать и сохранить.

Так он сможет искупить свою старую вину. Так он больше не будет выбирать между долгом и любовью – конечно, если умудрится выжить в нынешних обстоятельствах.

Ему ведь хотелось жить. Когда гривлы появились перед Оракулом, он даже не подумал о сопротивлении или камешке в кармане – просто упал в червоточину в пространстве, спасая себя и Антию. И эту трескучую мелочь тоже.

На болотах вдруг воцарилась тишина – глухая, безжизненная. Даже дождь перестал стучать по крыше.

– Я не буду открывать, – сказала Антия, шевельнувшись в его руках. – Незачем туда смотреть. Просто поставлю чайник.

– Правильно, – одобрил Ардион. Антия прошла к плите, оглянулась – оценивающе посмотрела в его сторону, так, словно хотела проникнуть в чужую душу и узнать, какая она на самом деле и что за тайны скрывает в себе. Снаружи донесся тоскливый скрип и стон, и Антия едва не выронила чайник с оставшейся водой.

Она осторожно заглянула в кухонное окошко, и Ардион услышал, как заклацали ее зубы. Из-за деревьев с величавой размеренностью выдвигалось то, что призраки называли холмом с тысячей глаз. Они сами его боялись – как только он появлялся, призраки давали деру. Молочно-серая махина выкатилась из-за стволов, и Антия издала беспомощный стон, словно животное, которое попало в ловушку и осознало, что не сможет освободиться.

Это был Оракул, которого они увидели среди полей. Но сейчас от его головы остался лишь череп – кое-где к нему прилипли ошметки кожи, половина зубов была выбита, засохшие деревья в короне были изломаны так, словно их крутила невидимая жестокая сила. В глазницах клубилась тьма. Ардион бесшумно скользнул к окну, встал, закрыв Антию собой, и ощутил на лице след чужого взгляда, который обжег кожу до кости.

– Солнечная кровь и королевское серебро соединяют миры, – хрипло прокаркал Оракул. – Вы оба сдохнете в муках, вы соединитесь в смерти и рассыплетесь жирным пеплом по болотам. Вижу! Вереницы мертвецов спускаются в трясину! Вижу! Дирижабли летят над морем, и нет в нем суши! Вижу! Океан становится гнилой лужей, а небо рвется в клочья! Вижу!

Он не договорил. Ардион выбросил вперед руку, и от его ладони разлился свет. Оракул поперхнулся, не договорив своих омерзительных пророчеств – солнце залило болото и лес, разбрасывая в стороны ошметки призраков. Казалось, его лучи очищают мир. Когда свет погас и Ардион опустил руку, в лесу воцарилась тишина – но теперь она была живой. Поскрипывали деревья, по мокрой траве осторожно брел ветер, негромко чирикала какая-то птичка.