Сторожевой полк. Княжий суд - Юрий Корчевский Страница 17

Когда отряд подъехал, я понял причину.

К седлу коня Федора была привязана веревка, он тянул за собой связанного по рукам боярина. Тот торопился перебирать ногами, чтобы успеть за конем и не упасть.

Федька лихо спрыгнул с коня.

– Вот, князь, исполнил твое повеление, доставил боярина. Как завидел нас – заперся в усадьбе. Мы хитрость применили, опосля расскажу тебе, княже, как в дом попали.

– Сопротивление оказал?

– А то как же! Даже драться полез, вон Егору фингал под глаз поставил. За оружие, правда, схватиться не успел, повязали мы его.

Боярин огляделся, увидел своих холопов.

– По какому праву, князь, честного боярина повязал?! Вот я ко государю с жалобой поеду!

– Не поедешь, я тебя сам отвезу в Разбойный приказ – как татя!

– Нешто я разбойник какой?

– Люди твои?

– Мои!

– Сено на полях да хлеб в снопах пожечь пытались холопы твои. Вот и стоят повязаны, моими людьми схвачены. Потому и ты здесь!

– Навет! Лжа! Я не виновен.

– А вот мы сейчас и узнаем. Вот этого ко мне подведите поближе. – Я показал пальцем на крайнего холопа.

Мужика подвели ко мне.

– Ну, рассказывай.

– Чего говорить? – Холоп обернулся на своего хозяина.

– Что ты делал ночью на моем хлебном поле?

– Я случайно забрел туда.

– Случайно ты в носу поковыряться можешь, а от Никифоровки до моих земель не одна верста.

– Заблудился я.

– С факелом заблудился? Кто тебя заставил жечь хлеб моих крестьян?

Холоп молчал, только глаза бегали.

– Или ты сам все расскажешь, или я вздерну тебя на суку, прямо сейчас. Федор! Приготовь веревку.

– Это мы мигом.

Федор отдал указание ратнику. Тот размахнулся, перебросил веревку через толстую ветку березы и сделал петлю. Второй ее конец он привязал к луке седла.

– Готово!

– Так я тебя слушаю, шпынь!

Мужик отвернулся, решив продолжить молчанку.

– Вздернуть пса!

Ратники подтащили упиравшегося холопа к березе и накинули петлю ему на шею. В последний миг он прокричал:

– Ну скажи ему, барин!

Боярин Никифоров отвернулся и сплюнул.

Ратник тронул коня, холоп взлетел вверх и задергал ногами. Остальные мужики с ужасом глядели на качающееся тело. Видимо, до последнего момента они ждали защиты со стороны своего боярина, а может, думали, я остановлю повешение, хочу просто попугать. Теперь их настроение резко изменилось.

– Ты! – Я указал на рыжего.

– А что я?

– Говори, сказывай все как есть, иначе ты будешь следующим, и прямо сейчас.

– Ладно, твоя взяла, князь! Все скажу, жизнь дороже. Это барин нам приказал избы поджечь, а надысь – сено на полях да снопы.

– И почему ко мне такая немилость?

– У него спроси. Я холоп, мое дело маленькое: мне приказали, я исполнил.

– Не сомневайся, спрошу. Боярин, твоя очередь говорить!

– А вот не скажу я тебе ничего, – брызнул слюной боярин.

– Да и не говори, люди твои уже все сказали.

– Оговор! Ненавидят они меня, вот спьяну и оговорили. А казнить ты меня не можешь, хоть и князь!

– Да и не собираюсь! Охота руки об тебя марать. Тебя вместе с людьми твоими в Москву отвезу, там заговоришь.

Боярин стал ругаться, но я приказал холопам сунуть ему кляп в рот.

– Грузите боярина и холопов его на подводы. Обоз все равно снова в Москву пойдет – за камнем. Федор, бери половину своих людей, будешь этих в дороге стеречь. Остальные ратники здесь останутся, вдруг еще кто из соседей пошалить вздумает. Я вас у Москвы догоню.

– Будет исполнено, князь!

Пленных и боярина потащили к строящемуся дому, где стояли подводы. Вскоре удаляющийся перестук колес да топот копыт известили об уходе обоза.

– Вот что, Макар! Я еду в Москву. Ты остаешься за старшего, пяток ратников оставляю за тобой. На ночь караулы выставляй – не ровен час. Думаю, дня через три-четыре вернусь.

– Как скажешь, князь.

Я сел в седло, коня заранее подвели мои ратники, и выехал из деревни.

Довольно скоро обогнал своих. Ратники приветствовали меня криками. Я решил, пока обоз тянется в Москву, посетить Кучецкого и рассказать ему о злокозненном боярине да происках его.

К вечеру я уже въезжал в город и прямиком на постоялый двор.

Утром – сразу к стряпчему. Слава богу, застал его на месте. Обнялись крепко.

– Садись, князь, рассказывай.

Я коротко пересказал о строительстве имения, о кознях со стороны боярина Никифорова и о том, что его самого и людей его, взятых на месте злодеяния, в Москву везут по моему приказанию.

– Как, ты говоришь, его фамилия?

– Никифоров.

– Ага, слышал про такого. У него свояк в Разрядном приказе служит, вот он и решил, что бога за бороду держит. Пиши прямо сейчас жалобу на имя государя, все вины его опиши да испроси, чтобы государь возмещение ущерба на него наложил в твою пользу. Что уж он с ним решит – на то его государева воля.

Кучецкой показал мне на стол, где лежали пачка бумаги и письменные принадлежности.

Я присел и написал обо всем, слегка сгустив краски. Прочитав, Кучецкой крякнул с досады:

– Все ли верно писано?

– Холопы мои ратные подтвердить могут, да боярина Никифорова людишки, коих в Москву везут.

– Это хорошо, поскольку боярин будет ужом извиваться да отрицать все. Жалобу твою постараюсь государю на днях отдать в руки, не то попадет в долгий ящик. А холопов боярина того вези в Разбойный приказ, там их место. Бумагу для дьяка я тебе сейчас отпишу.

Кучецкой написал несколько строк, присыпал написанное мелким песочком, сдул и протянул мне.

Я прочел: «Задержаны тати по государеву делу. Держать в подвале». И подпись.

– Спасибо, Федор. Ты знаешь, и ущерб не так велик, да измотали, так и живешь в ожидании какой-либо пакости.

– Впредь осторожней будь, опять один в Первопрестольную примчался, а ведь ты князь. Ратников всегда близ себя иметь надобно.

Я сунул его бумагу за отворот кафтана, распрощался с Федором и выехал из Москвы – встретить обоз.

Свой обоз поджидал у дороги. Долго не было обоза, далеко за полдень показался.

Держась впереди обоза, я довел его до Разбойного приказа, что располагался рядом с кремлем и Большой площадью, названной потом Красной. Предъявив бумагу, сдал боярина с холопами охране. Правда, получилось это не быстро. Десятник долго читал бумагу, шевеля губами, затем ушел и продолжительное время отсутствовал, видимо, показывал бумагу дьяку. Но в конце концов всех приняли посчетно. На прощание Никифоров крикнул злобно: