Замена - Сергей Цикавый Страница 17

«Соня, это вино. Сейчас мы с тобой его подогреем…»

И – стоп. Не буду додумывать эту мысль.

– Есть за что, – тихо сказал Куарэ, пока я отрезала себя от воспоминаний. – Вы мне очень помогли.

– Чаем?

Он моргнул, глядя на меня.

Да, это была ирония. Да, я не хочу этого знать. Да, я не хочу из-за него вспоминать что-либо. Все просто и все сложно, и даже глупый запах вытаскивает из меня такую мерзкую память.

«Мсье Куарэ, тебе лучше уйти. Что со мной творится, я обдумаю потом».

– Простите, Витглиц. Я просто сорвался. Там все было весело, но я не смог.

Смотрел он только в чашку, гладя ее ручку пальцем. Он заново переживал замечательную вечеринку, на которой ему не нашлось места. Еще много будет таких ситуаций, все чаще ему доведется ощущать себя посторонним. Посторонний в останках собственной жизни – это даже почти по классику.

Почти – потому что в случае с ELA самоустранение – это все-таки выбор. Но я почему-то уверена, что Куарэ пойдет как раз по моему пути.

«Почему-то? Да ты сейчас ведешь его за руку».

Он говорил, что-то спрашивал, кивал сам себе в ответ, не дождавшись моей реакции. Ему было хорошо в моей тишине, среди своих рефлексий.

– …я много болел в детстве – простуды там разные, но старался ходить на занятия. И вот теперь думаю: а какого черта?

Он будто отгородился от работы, ведет себя как обычный смертельно больной. Потом будет понимание, что работа связывает его с жизнью. Потом будет этика. Потом – отстраненность и воспоминания.

Пока что у него есть только мой чай.

– А как вы приняли свой диагноз, Витглиц?

– Никак.

– Никак?

– Да, никак.

Я ощутила раздражение – снова. Снова прошлое, снова связь с ним. Я слышала не раз, что со мной очень неудобно общаться. Когда же это поймет Анатоль? И когда я решусь просто принять таблетку, пускай и среди ночи?

– Я больна столько, сколько себя помню.

Куарэ побледнел:

– Оу, я… Простите, мне жаль…

– Я привыкла.

Тишина. У него, наверное, много вопросов. Интересно, сколько он задаст.

– Это, наверное, из больничных привычек – ходить в ночнушке? – вымучено улыбнулся он и тут же осекся. – П-простите…

Он удивительно бестактно и точно пошутил. Знал бы, насколько точно, – был бы очень удивлен. Примерно еще на три-четыре «простите».

«– Витглиц, видеоконференция с вашим преподавателем через семь минут.

– Хорошо, доктор Сейти.

– Соня, вам нужно еще переодеться.

– Да… Действительно. Спасибо, доктор».

Анатоль молчал. Смотрел на меня, ждал чего-то.

Я очень надеюсь, что не исповеди о моей жизни. Мой чай уже остыл, а боль все не могла наиграться. А Анатоль молчал и ждал. А боль…

Хватит. Просто хватит. Это всего лишь маленькая услуга человеку, который мне помог – не больше, но и не меньше. Всего лишь чай – и пусть выговорится.

«Ты ведь за этим пришел, Анатоль?»

– Витглиц?

Это был просто мой слишком внимательный взгляд. Слишком пристальный, пускай и сквозь очки. Не знаю, что он подумал, но мне лучше так впредь не делать. Я покачала головой в ответ и поднесла чашку к губам. Прохладный чай почти обжигал, но это все-таки был чай.

– Вам и сейчас больно?

– Да.

– Из-за того, что я вас разбудил?

– Частично из-за этого. В основном из-за ELA.

Куарэ недоверчиво на меня посмотрел и кивнул, только поверив, что я серьезна. В три часа ночи намного проще относишься к раздражающим очевидностям. С другой стороны… Я отхлебнула чаю и мысленно вернулась на мгновение назад: с другой стороны, он словно бы вообще не заметил того, что я сказала. Вернее, того, как я сказала.

«Витглиц, ты несносна».

«Послушай, а можно не разговаривать в духе «Да-я-робот?»».

«*из-за спины* Тихо, сейчас будет выступление Мисс Очевидность».

Это утомляет. Отсутствие такой реакции настораживает.

«Соня, просто пей с ним чай. Для таких мыслей у тебя будет море времени наедине с собой».

– Я бы не смог, как вы, Витглиц. Я плохо переношу боль. Очень плохо. Когда на первом курсе…

Никто не переносит боль хорошо, но всем нравится каяться в слабости. Куарэ когда-то сломал руку и украдкой пил слабенькое обезболивающее. Ему хватило воли бросить, и это хорошо. Он зачем-то мне рассказывает о своем прошлом, и это плохо.

Все шло к открытому вопросу насчет моей боли, но в разгар его покаяния пришел звук.

В кухонную раковину упала капля воды – оглушительная, звонкая, она обрушилась на несчастную жесть, будто вспышка света. Я снова – да, снова – пристально смотрела в глаза Куарэ, и потому видела, как в ответ на звук мгновенно расширились его зрачки, как вздрогнули контуры сидящего напротив мужчины. Его ELA уже полностью готова, поняла я, но сам Куарэ вряд ли готов к ELA.

– Это опухоль, да?

Он изучал свою раскрытую ладонь. Пальцы едва заметно подрагивали, но еще там унималась какая-то другая дрожь, словно бы размывающая очертания кисти.

– Да.

Он выдохнул носом и положил ладонь на стол, поближе к чашке, подальше от себя, как если бы рука превратилась в опасную змею.

– И я смогу… Взламывать чужой микрокосм?

– Сможете.

Куарэ кивнул.

– Когда-то давно я от скуки… Ну да, это я ехал куда-то. Так вот, я читал брошюру о том, что рак – это инструмент эволюции. Дескать, природа подбирает ключи к следующему этапу развития человека, – Анатоль улыбнулся и пощипал себя за нос. – Мне это даже показалось забавным. Хоть я и не думал, что сам буду доказательством.

– ELA – это не эволюция человека.

Я снова поднесла чашку к губам и сделала глоток. Большой глоток.

«Спокойнее, Соня. Это всего лишь твоя боль, глубокая ночь и умный философ».

– Да? – грустно улыбнулся Анатоль. – А что же это? Мы можем проникать во внутреннюю сущность другого человека, совершать локальное искажение времени…

«Мы можем убивать такой дрожью, можем распылять на молекулы небольшие предметы…», – я могла продолжать эту речь еще долго, а он – нет.

Анатоль запнулся, потупил взгляд, и я увидела, как побелели его губы.

– …убивать этих… Существ. Детей.

«Все же детей. Даже после всего».