Демон против Халифата - Виталий Сертаков Страница 17

Однажды Озерники удерживали Зеленую столицу целых два дня, и за это время грузовые караваны успели вытащить с московских военных складов два десятка грузовиков, редкую спецтехнику для наведения понтонов, траншеекопатели, путепрокладчики, мостостроительные установки и штук сорок полевых кухонь, бань, радиостанций в вагончиках на колесах. Слабые метки выли и стонали, колдовские деревья угрожающе трясли почву корнями, но колдуны справились, удержали узкий проход. Сколько недоразвитых больных детишек принесли они в жертву лесу, Коваль так и не узнал. Но после возвращения каравана Дума проголосовала за передачу ордену Озерников пятисот гектаров земли на южном берегу Псковского озера. Правда, для исполнения указа пришлось переселить три рыбацкие деревушки, но кто заметил их недовольство, когда республика получила столь щедрый подарок?..

Вновь созданное подразделение при Министерстве транспорта начало брать подряды по всей стране и за ее пределами на строительство переправ и мостов, а в Академии появился новый соответствующий факультет. Думские финансисты, вошедшие во вкус управления, ворчали, что совершенно незачем вбивать такие средства в развитие мало кому понятной инженерной науки, что целые волости голодают, не хватает сил для усмирения бунтов и сдерживания эпидемий, но Коваль был непреклонен. Прямо президенту возражать не решились, отдали деньги наукоемкому сектору. После того памятного заседания Артур вернулся в Зимний измочаленный и впервые потребовал от адъютантов разыскать сбежавшего книжника Леву Свирского.

Тяжко было одному биться с невежеством. Свирский бы его понял, он умел говорить убедительно, умел смягчать твердолобых ковбоев. Ведь именно Свирский сумел запустить первые массовые школы вне Эрмитажа и заставил недоверчивых, запуганных горожан привести туда детей. Свирский бы поддержал…

Но Левушка отказался возвращаться в столицу.

Пока что Артуру удавалось лавировать между старыми и новыми приятелями, хотя Озерников приятелями-то назвать было сложно. В глубине души Коваль понимал, что Деда Савву согласиться на участие в опасной экспедиции подтолкнули не стада коров, не серебро, и даже не авторитет президента. Дед Савва преследовал какие-то свои цели, и ухо с ним следовало держать востро. Долговязый, длиннорукий Сын Прохор чем-то неуловимо походил на Франкенштейна из первого, черно-белого фильма, но Коваль хорошо помнил, чем способна обернуться кажущаяся нескоординированность и замедленность движений. Он помнил, как в тоннеле московского метро Внук, за несколько минут, обернулся волкообразным чудищем, и это чудище одолело лучшего бойца Хранителей…

И совсем немногие были в курсе того, что, помимо общеизвестных льгот, президент позволил волхвам выбирать себе детей в интернатах, среди умственно отсталых и безнадежно больных. Интернаты специально учредил Большой круг, в целях обуздания беспризорности в большом Петербурге. Бегущих из голодных краев малышей вылавливали, мыли, кормили и надежно запирали. Бездетные Озерники втихомолку, через доверенных лиц президента, получали больных детей, делали из них физически здоровых, даже чересчур здоровых, а про здоровье умственное можно было лишь догадываться. Внуки о себе не распространялись и в городах появлялись лишь по крайней нужде…

К Артуру не поступало сведений о том, что чудские Озерники творят непотребства, как творили их уничтоженные ладожские приятели. Ни разу шпионы не замечали на озере ночных свадеб с ритуальными убийствами девушек; никто из редких торговцев, забредавших на обманчивые огоньки колдовских деревень, не рассказывал об отроках с козлиными ногами и зубами в полпальца длиной. Вроде бы чудские вели себя прилично. Простой люд обходил их стороной, в поселках плевали им вслед, а если Озерник касался, например, на рынке, кочана капусты, но не покупал, то после эту капусту не просто выбрасывали, а сжигали…

Озерников ненавидели, памятуя о сотнях исчезнувших девушек. Давно уже девушки не исчезали, напротив, многие матери, про себя бранясь, привозили дочерей Дедам на воспитание издалека, иногда за тысячу километров. Но Деды брали в обучение далеко не всех, руководствуясь только им известными приметами и тестами. Нищие матери видели сытное житье на берегу, коптильни, полные рыбы, жирную скотину, опрятных тихих подростков мужского пола, из которых позже получились бы приличные мужья для их дочерей. Они шепотом передавали друг другу, что сам президент Кузнец благоволит к Озорникам, но…

Колдуны вовсе не стремились удвоить свои общины. Отказывали, и вызывали новый виток недовольства. Их тихо ненавидели, но с кольями выступать боялись. Рассказывали, как однажды в Гдове к одному из Внуков пристали трое пьяных, с местной ситуацией незнакомых. Это были гайдуки, сопровождавшие караван из Харькова. Внука избили, отняли деньги, потом их заметил кто-то из жителей, и не успели хулиганы пересчитать скудную свою добычу, как их уже окружили плотным молчаливым кольцом. В ужасе прибежал начальник харьковского каравана, примчался на паровике губернатор Гдова, подняли на ноги почивавшего епископа, полицмейстера, членов суда.

Протрезвевшие и обалдевшие, мужики тупо крутили головами, никак не в состоянии взять в толк, отчего такая кутерьма. Ну, подумаешь, надавали по шее сосунку, чтоб под ногами не путался!..

Тут в толпе с шуршанием образовался проход, и появился верхом Дед Савва. У губернатора едва не случился инфаркт, начальник полиции твердо решил подать в отставку, но хуже всех пришлось епископу. В силу служебного положения ему полагалось всячески обличать еретиков или не замечать их, а вместо этого пришлось вместе с отцами города умолять этого страшного Деда не устраивать кровопролития. В харьковском караване, тем временем, схватились за оружие, конфликт мог раскрутиться нешуточный, с поножовщиной, стрельбой, вызовом дежурной роты, непременно дошло бы до Кузнеца…

Дед отступил, пошел навстречу общественности.

— Пущай себе, — усмехнулся он в бороду, недобро буравя глазками храбрившихся хохлов. — Пущай в волости тихо будет, как порешили… Тока штоб седни их слизнуло до утра…

Повернулся и ушел сквозь расступившуюся толпу. Губернатор умолял караванщиков собрать товары и покинуть Гдов. Но те уперлись, мотивируя вялой торговлей, незакрытыми сделками, некормлеными лошадьми. В результате, до утра караван в Петербург не ушел, спаковались лишь к следующему вечеру.

Трое обидчиков юного Внука почувствовали себя плохо уже на трассе. Агония длилась недолго; у каждого изо рта, фонтаном, хлынула кровь, распухли лица, затем вытекли глаза, и спустя пару минут все было кончено. Делались самые разные предположения; кто-то вспоминал о смуглой девушке, якобы целовавшейся со всеми тремя приятелями в харчевне, или о маленьком мальчике, продававшем семечки. Предлагали вернуться, запалить лес на берегу озера, выкурить клятых чернокнижников из нор, и тут…

Схватился за глаза атаман, возглавлявший караван. Накануне вечером он проявил беспечность, поднял на смех гдовского голову, а теперь катался в пыли, тщетно пытаясь совладать с давлением, распирающим череп. В следующий миг захрипел и сполз с седла тот самый, горячий, отчаянный купчина, что предлагал вернуться и сжечь лес. Сосуды его полезли наружу, вспухли под кожей, разрываясь один за другим, превращая лицо в сплошной синяк, из ушей хлынула кровь, перепонки лопнули, глазные яблоки пульсировали. Друзья попрыгали с коней, окликнули его растерянно, попытались поднять, а купец полз по дороге, подвывая, разваливаясь изнутри на части, но никак не умирал. И кто-то крикнул в истерике: