Истинная история дюны - Андрей Лях Страница 16

Уже неоднократно упомянутые протоколы появились на свет довольно курьезным способом: сознавая всю опасность предприятия и ни на грош не доверяя друг другу, мировые лидеры не придумали лучшего способа застраховаться от соседского вероломства, как фиксировать свои прения на бумаге и затем сообща подписывать. Невольно вспоминается бессмертный Билли Бонс: если уж дойдет до виселицы, так пусть на ней болтаются все. Ныне подобная фантазия представляется чудачеством, затеей сельской остроты, зато благодаря ей мы можем с достаточной степенью точности восстановить хронологию и характер событий. Длинная рука Шаддама до этих страшных улик не успела дотянуться – никем не потревоженные, они долежали в парламентских архивах до самого низложения императора, после чего утратили всякое юридическое значение, а Муаддибовых чистильщиков в анналы ландсраата не допустили. Дальше про невзрачную мраморную папку, похоже, попросту забыли.

Несмотря на всю сенсационность и раритетность этих крамольных документов, читать их нестерпимо скучно. С преступных страниц не поднимаются цареубийственные кинжалы и не звучат бунтарские призывы, это скорее отчет о бухгалтерском совещании, сплошном, бесконечном торге и дележе грядущих доходов и властных полномочий – пуская в ход все возможные аргументы, каждый доказывал свое право на лучший кусок федерального каравая и зорко следил, чтобы тот не достался соседу. Поистине удивительно не то, что вся компания не закончила дискуссию в кандалах на Салузе Секундус, а то, что за три года почтенные нобльмены вдрызг не разругались и не передрались.

Больше всех упирался и рядился сам барон Харконнен. Да, как ни трудно в это поверить, хозяин спайса был одним из главных заговорщиков. Дело в том, что Владимир и впрямь считал себя собственником арракинских богатств, и потому его не покидало чувство бессовестно обобранного человека. Во-первых, выдираемая прямо из-под пальцев и превышающая все мыслимые пределы императорская доля. Во-вторых – чисто разбойничьи скидки Гильдии. В-третьих – треплющая нервы вечная склока с инспекторами СНОАМ, разнюхивающими его дела по теневым операциям со спайсом. Где справедливость?

Кроме того, оскорбленный барон решился сдать своего благодетеля-императора еще по двум довольно веским причинам. Первая та, что все харконненские махинации Шаддаму уже основательно надоели, император кипел гневом, и барон догадывался, что ему в ближайшее время не поздоровится. Второе – избавившись от опеки Гильдии, он рассчитывал под шумок вывезти с Дюны несколько незаконных партий спайса и, таким образом, еще немного проехать на подножке уходящего поезда.

Несмотря на эту двойную игру, цену за свое отступничество барон заломил непомерную – а именно полную, без вычетов, долю в спайсовой прибыли – как если бы не было ни императора, ни Гильдии, ни СНОАМ. Лидеры ландсраата от такой наглости замолчали, переглянулись и пообещали. Барон в ответ кротко улыбнулся улыбкой старой добродушной жабы. Он еще не понял, что подписал себе смертный приговор. Все присутствующие прекрасно знали, что в случае успеха спайсовые цены ждет обвал и, следовательно, расплачиваться с бароном придется уже из новых доходов по новым ставкам – это страшное ярмо на много лет вперед, а коварный пройдоха уже теперь грозит шантажом. Не для того они собрались избавиться от императора и Гильдии, чтобы попасть в кабалу к Дому Харконненов.

За всеми этими финансовыми играми, интригами и уловками, напоминающими дележ шкуры неубитого медведя, с трудом можно различить контуры самого заговора, непосредственных оперативных ходов. Протокола с обсуждением конкретного плана в нашем распоряжении нет, но замысел абсолютно прозрачен. Никто не хотел потрясения устоев, менее всего главы парламента желали войн и революций. Смута дорога и непредсказуема, у императора возле спайсовой кормушки немало сильных сторонников, и как еще обернется дело – бог весть, запросто можно и головы не сносить. Мясорубка никому не нужна, нужна отмена запрета на компьютеры и антимонопольный указ. После этого, в условиях спайсового кризиса, Гильдию можно будет задушить, не снимая белых перчаток, а затем поставить точку и на императорском абсолютизме.

Разумеется, нечего и думать подступиться к Шаддаму с предложением реформ – полубезумный старик, несмотря на все свои скандалы с Гильдией, отлично понимает – рухнет спайс, рухнет и императорская власть, а власть он выпустит только в гробу. Поэтому нужен тихий, мирный дворцовый переворот, в результате которого император на более или менее почетных условиях уступит место преемнику, и на трон сядет человек, всецело преданный парламенту и Конфедерации Сорока Домов. Дальше – высочайший указ о компьютерах и монополии, дело сделано, и, упаси бог, никакого мирового заговора.

Да, но кто этот преемник? Каждый из лидеров немедленно выдвинул собственного кандидата, и немедленно все эти кандидаты были отвергнуты. От императорского венца по-прежнему исходил страшный, неодолимый соблазн, и дать преимущество какому-то одному из Домов, пусть даже и самому достойному, значило заложить в фундамент всего задуманного будущего строения бомбу неизбежной свары с новой деспотией. Поэтому было решено: никого из своих, претендент должен быть сугубо нейтральным. Тут, однако, ситуация начала походить на головоломку. Император обязан быть родовитым, авторитетным, но при этом не связанным с бизнесом ни одного из Великих Домов и полностью зависимым от ландсраата. Где же такого взять?

Но на Дюне, в пустынной глуши, прозябает молодой Атридес – герцог королевских кровей, праправнук Шаддама II, опальный и отверженный. Он не в ладах с федеральной властью, у него нет средств, зато есть весьма практичная и честолюбивая мамаша и, кроме того, уже сейчас – контроль над значительной частью добычи спайса. Еще одна немаловажная деталь – ему не за что любить барона Владимира.

Записей бесед, где в той или иной форме речь бы шла о голове Харконнена-старшего, не существует, но имеется стенограмма разговора эмиссаров парламента с Фейдом-Раутой Харконненом, племянником и наследником барона, где высшие чины законодательной власти открыто предлагают ему участвовать в убийстве дяди. Дата указывает на то, что мысль извести всем осточертевшего интригана засела в правительственных умах очень давно. В оплату за предательство Фейд-Раута получал высочайшее подтверждение своих наследных прав, все дядины земли на Арракисе – разумеется, без спайсовых доходов, – а также амнистию за различные грязные дела, которых за ним, несмотря на нежный возраст, числилось немало, и самое главное – прощение завораживающих своими размерами харконненских долгов.

Идею прикончить родного дядю Фейд встретил с восторгом, и тут же предложил самого себя в императоры, клятвенно обещая перерезать все глотки, какие ему велят, плюс еще столько же от щедрости натуры. На это посланцы спикера в доступных выражениях объяснили не в меру пылкому юнцу, что вот только Харконнена на троне им еще и не хватало; альтернатива же парламентскому сценарию для Фейда очень простая. До вульгарности простая, и никакие замки, расстояния и хитрости от нее не спасут.

Трудно спорить со стволом, упертым тебе в лоб, и Фейд согласился, тем более, что успех заговора приводил его в первую сотню самых богатых людей мира. Но в воспаленном мозгу маньяка и садиста, не разлетевшемся по стенам и потолку, а уцелевшем на своем месте, что-то сдвинулось и перемкнуло; с тех самых пор Фейд бешеной, неоправданной ненавистью возненавидел своего соперника, счастливчика Пола Атридеса. Парламентский план готовил будущему барону страшнейшее, по понятиям того, унижение, и вину за этот кажущийся позор и еще какие-то неведомые обиды бесноватый Харконнен возложил на везучего кузена, сделав месть смыслом и религией всей оставшейся жизни. Мы увидим, что даже смерть – и его врага, и его собственная – не сумела остановить этого фанатика.