Маара и Данн - Дорис Лессинг Страница 16

— Обещаю, что я тебя не покину, — твердо сказала Маара. — Я не оставлю тебя один на один с этими ужасными скальниками.

— И я обещаю, — пропищал Данн. — И я не оставлю тебя.

— Да, скорее придет моя очередь вас оставить, — вздохнула Дэйма.

Данн испугался, громко заревел, и Маара принялась его успокаивать:

— Не бойся, Дэйма не уйдет, она не про это…

Остаток дня они обе убеждали мальчика, что Дэйма никуда не денется.

Дэйма решила, что пришла пора учить Маару всему, что умеет она сама. Как обращаться с молочной скотиной Мишкой. Как по-разному заквашивать молоко. Как готовить сыр. Как выискивать в траве крохотные растения, показывающие, что рядом можно найти сладкий желтый корень, который нужно выкапывать. Какие дикие растения можно готовить вместо овощей, а какие использовать как приправы или лекарства. Как свечи делать. И вскоре Дэйма сказала, что пора Мааре узнать, где спрятаны деньги.

— Если бы тебе нужно было спрятать деньги, Маара, куда бы ты их поместила?

Девочка задумалась.

— Не рядом с водой или пищей, не в кладовой. Не в этой комнате, сюда каждый легко может войти, заглянуть. Не в крыше, потому что солома может загореться. Не снаружи, потому что подсмотреть могут. И не в пустой комнате, потому что люди сразу о них подумают, о пустых комнатах.

Пауза.

— Тогда где?

Но Маара молчит.

Из стоявших в углу комнаты запасных напольных свеч Дэйма вытащила самую толстую, чуть не с туловище Маары. Гладкую с боков и снизу. Однако, поковыряв дно свечи, Дэйма вытащила из нее затычку и кожаный мешочек с монетами. Золотые монеты, маленькие и тяжелые, полсотни золотых монет. Маара помнила, что дома многие из родственников и знакомых носили одежды, украшенные золотом, золотые украшения, в том числе и сделанные из таких монеток. Ей самой при рождении подарили браслет из золотых монеток, очень ценный, как она знала. Где-то теперь этот браслет? Где ее прежняя жизнь в большом, полном света и воздуха дворце, с садами и водоемами? С каждым днем все труднее это припомнить. И звали ее тогда по-другому. Как? Она спросила Дэйму, знает ли та ее прежнее имя. Нет, Дэйма не знала. И вообще, его лучше забыть. «Меньше знаешь — лучше спишь», — сказала она.

Маара часто забиралась на руки к Дэйме, но обычно тогда, когда Данн спал, чтобы не вести себя при нем как дитя малое. Она обнимала Дэйму, чувствовала ее кости — не было на ее теле мягкого места. Маара прижималась щекой к костлявому плечу Дэймы, вспоминала мать, хотя лицо той уже расплывалось в памяти, скрывалось за дымкой. Мать, кажется, везде была мягкой, в ее длинные черные волосы можно было спрягать лицо, от нее всегда свежо и пряно пахло. Конечно, пропылившаяся насквозь Дэйма пахла иначе. Пыль господствовала в этом мире, пыль лежала на полу, парила в воздухе, закрывала солнце, забивалась во все щелочки. Пыль скрипела на зубах во время еды, забивала глаза и уши.

— Может быть, дождь пойдет, — умоляющим голосом обратилась к Дэйме Маара.

— Может быть, — вздохнула Дэйма, не желая расстраивать ребенка.

Молока Мишка давала все меньше, иногда совсем на донышке. Во взгляде и улыбке Рабат было что-то заставившее Маару спросить, не ворует ли она молоко по ночам.

— Скорее всего да, — спокойно ответила Дэйма. — Но не будь к ней слишком строга. Ей совсем есть нечего.

— А почему Рабат не может искать корни?

— Потому что не способна.

— Как это так?

Дэйма слегка поморщилась и ответила гораздо тише, хотя поблизости никого не было:

— Она слегка простовата. — И еще тише: — Поэтому с ней никто не общается. И поэтому Рабат дружит со мной. — Она мрачно усмехнулась. — Два отброса общества, изгои.

— А если пойдет дождь, Мишка даст больше молока?

— Да. Но она уже старая, и ее пора уже покрыть, иначе молока вообще не будет.

— А почему нельзя ее покрыть?

— Единственный самец в деревне у Кулика, а он к нему нашу Мишку не подпустит.

Маара переваривала информацию. Единственной подругой Дэймы все эти годы была полоумная, а главный в этой деревне — человек жестокий и злобный.

Девочка ушла в другую комнату, улеглась в постель, отвернулась к стене и задумалась. Придя к решению, она не стала сообщать о нем Дэйме, ибо та не разрешила бы ей так поступить. Дождавшись, когда Дэйма с Данном отправилась поить Мишку, Маара, вежливо улыбаясь встречным, отправилась через деревню туда, где, как она знала, мужчины проводят самое жаркое время дня. Вдоль стены заброшенного каменного дома, в тени свесившегося с крыши соломенного навеса, вытянулось длинное каменное сиденье, что-то вроде скамьи или завалинки. На этой скамье в полудреме восседали с десяток мужчин, среди них и Кулик.

Трудно было заставить себя приблизиться к ним, ведь Маара видела, как лица их становятся все суровее. Такое выражение на лицах скальных людей она видела на протяжении всей своей жизни, когда она или кто-то из ее народа подходил к ним близко. Глаза сидящих сузились, челюсти сжались.

Девочка остановилась перед Куликом и заставила себя улыбнуться.

— Прошу вас, нашей Мишке нужен самец, — произнесла она, несмотря на все свои усилия, голосом дрожащим и робким.

Мужчины переглянулись. Первая реакция — удивление. Затем раздался грубый смех, безобразный, похожий на гавканье. И снова все молча, враждебно уставились на нее. Лишь один Кулик улыбался, скаля зубы.

— Моему братику нужно молоко, — добавила Маара, запинаясь.

Кулик прищурился.

— А что я за это получу?

— Я… накопаю для тебя корней.

Снова взрыв хохота.

— Да, щедро… — Улыбка сменилась гримасой ненависти. — На колени, мразь махонди, на колени, и проси как следует.

Маара даже не поняла, чего он от нее хочет, но колени ее подогнулись сами собой, девочка опустилась в пыль, все перед глазами расплылось, слезы потекли по щекам.

— Теперь кланяйся. Поклонись трижды. Три раза.

И опять без ее воли согнулась спина. Раз, два, три, стараясь не испачкать волосы в пыли. Когда Маара склонилась в третий раз, то почувствовала на затылке тяжкую ладонь Кулика и лицо ее зарылось в мельчайшую серую пудру. Подержав девочку так, он убрал ладонь. Она выпрямилась, с трудом поднялась. Пыль сыпалась с головы.

— Пожалуйста…

Все опять заржали — как-то удивленно, — за исключением Кулика, на физиономии которого застыло ожесточение.

— Приводи, когда созреет. Ты, должно быть, это знаешь. За долгие годы тяжкого труда на фермах научилась.

— Хорошо… Хорошо…

— Это тебе не рабами распоряжаться…

— Пожалуйста…

— Приводи. Только сама. Одна. С этой старой лахудрой Дэймой я дела иметь не желаю. Поняла?