Черное безмолвие - Кирилл Кудряшов Страница 16

— Вы… Вы давно здесь? — с трудом сдерживая свой юношеский, почти детский восторг, спрашивает Бомбодел.

— Да. — отвечаю я. — Что-то около трех с половиной лет. Юбилеи не отмечала, да и новоселья не праздновала, так что точно не скажу.

— Здесь всегда было так… Так здорово?!

— Нет, не всегда. Стены возвели года три назад, после того, как на завод сквозь его хлипкие ограждения, проникла стая волков. Тогда погибли шесть человек, среди которых был и один из ведущих ядерщиков тех лет. После этого завод и стал отрезанной от мира крепостью… Ну и, естественно, все эти ангары тоже не сразу строились. Прежние наземные постройки, те, что были до войны, разметало первым же взрывом, да и многие подземные пострадали при первой атаке…

— Я видел первую атаку, — говорит Антон, мрачнея, — Я хорошо помню ее. Мне тогда было четырнадцать… Я решил, что это — конец света.

— Так и было. — отвечаю я. — Конец света, начало Черного Безмолвия.

— Века бегунов…

Да что ж тебе приелись бегуны то, а? Прямо как мне сравнение завода с мурашейником… Век бегунов… Век Безмолвия, и все тут! Бегунов слишком мало, чтобы нас можно было считать силой. Будет больше — вот тогда и поговорим, вот только, меня к тому времени в живых уже не будет.

— Оставь бегунов в покое. — как можно мягче отвечаю я, — Как-нибудь еще встретимся с тобой, поговорим на эту тему. А пока — тебе в отдел кадров… Прямо, и за восемнадцатым ангаром — налево, табличка во всю дверь с этой надписью.

— А что такое отдел кадров? — спрашивает он. Нет, не смеется, не издевается, правда не знает.

— Дань уважения прошлому. Одно название, не более того. Место, где тебе встретят и типа примут на работу. Определят, в какой отдел ты лучше всего годишься, пропишут в жилом секторе… В общем, на месте разберешься. А мне пора на аудиенцию к Сырецкому. Поживешь с мое, быть может, тоже станешь у него званым гостем.

Он делает пару шагов в указанном мною направлении. Я стаю на месте, провожая его взглядом. Жду, когда же он обернется, и он оборачивается.

— Спасибо. — говорит он.

— За что?

— За все. За то, что спасли мне жизнь, за то, что показали Безмолвие. За то, что развеяли мою мечту стать бегуном…

Ах ты маленький засранец! Мечту я его, видите ли, развеяла. А тебе что, кто-то говорил, что быть бегуном — это сплошная сказка? Неуязвимость, скорость и свобода? Интересно, что же ты понял, встретив на своем пути меня?! Мне хочется высказать ему все это, но я молчу…

— …И за то, что показали мне, что чудовища тоже бывают милыми.

Вот те раз! Муж, конечно, именовал меня «моя милая сволочь», за что не раз получал от меня подушкой по физиономии, но вот «милое чудовище» — это даже для меня что-то новенькое.

Антон поворачивается, чтобы уйти, и я говорю ему в след:

— Ты еще не видел аморфов и медведей! Вот это — чудовища.

— Я уверен, таких красивых как вы, мне больше не увидеть. — отвечает он, не оборачиваясь.

Интересно, был ли это комплимент? Ладно, не последний раз видимся, я на тебе еще отыграюсь за сравнение меня с аморфами…. Однако, с тех пор как мне стукнуло тридцать пять, я могу перечесть по пальцам, когда меня называли красивой. Или дело не во мне, а в войне?… Припоминаю фразу из Белянина: «Ну, если выбирать между ней и ядерной войной»…. Нашим мужчинам выбирать не приходится.

Бодро вышагав двадцать два лестничных пролета я оказываюсь возле крепкой стальной двери — кабинет Сырецкого располагался в глубочайшем подвале, повредить которому могло бы разве что точечное попадание термоядерной ракеты в бункер завода (хотя разве можно упоминать рядом два термина: «термоядерный взрыв» и «точечный удар»?). И эта дверь — еще не вход в его кабинет, она ведет лишь в прихожую, в которой постоянно дежурят четверо охранников. Бывшие десантники, за предвоенные годы прошли столько горячих точек, что только диву даешься — где они столько локальных конфликтов надыбали… Серьезные ребята. Я приветливо улыбаюсь им, и они кивают мне в ответ. Здесь пропуска не спрашивают, по крайней мере, у меня. Хорошо еще, что меня теперь можно узнать — лицо не покрывает слой запекшейся крови и грязи, одежду я, конечно, ухайдокала, как могла, катясь кубарем по Черному Безмолвию, но все равно, похожа на человека, а не на заблудшего аморфа с лицевым тиком.

Охранник, стоящий у двери в дальнем углу прихожей, даже берет под козырек, когда я подхожу к нему.

— Петр Михайлович ждет вас. Просил проводить к нему, как только вы появитесь.

— Спасибо за заботу. — отвечаю я. Проводить меня, как только я появлюсь?! Посмотрела бы я на то, как ты, хваленый спецназовец умершего мира, остановишь бегунью, сыну которой грозит опасность! Не пришло еще то время, когда начальство будет заставлять бегунов ждать в приемной.

Входу. В кабинете, возможно, последнем рабочем кабинете в городе, меня уже ждут четверо. О том, что именно ЖДУТ, можно догадаться по их лицам, обращенным ко мне. На всех них отчетливо читается: «Ну, наконец-то».

Сырецкий восседает за столом, поправляя очки, видимо, чтобы лучше меня рассмотреть. Трое бегунов поднимаются со стульев, приветствуя меня молчаливым кивком головы. В этом кивке не только шаблонное «Добрый день, коллега», но и понятное только нам: «С возвращением, Ира. Могла, ведь, и не вернуться. Молодец!» Уважение… Вот, что читаю я в их взглядах.

Катя Таранова, липовый снабженец, но неплохой курьер — боится даже взять в руки оружие. Однажды я спасла ее от нападения медведя — бедняжку просто парализовало от страха, когда это шестилапое чудовище, неожиданно возникшее перед ее грузовиком, разнесло стекло кабины, пытаясь добраться до пищи, то есть, до нее. Я едва успела разрядить свой дробовик в голову этому монстру… Катя же даже и не подумала о том, чтобы подхватить с пассажирского сиденья «Калашников». Люблю ее, как человека, но вот как бегуна, как снабженца… Нет. С такой фамилией быть всего лишь трусоватой девчушкой — угораздило же.

Толя Сотников — совсем еще юнец, всего двадцать три года, но уже успел стать настоящим жителем Черного Безмолвия. Вот уж на кого я бы положилась полностью. Молодость, в сочетании с немалым опытом, приобретенным на охоте в Безмолвии, делают его отменным охотником и бойцом.

Марат Юдусов — некогда житель Казахстана, успевший перебраться в Новосибирск буквально за неделю до войны. Открыв в себе способности бегуна, примкнул к банде мародеров, долгое время терроризировавшей разрушенный город. Однако, когда с подачи Сырецкого, стали разворачивать строительство бункеров, когда были созданы мобильные отряды и десятки охранных патрулей — Марат, видимо, смекнувший, что восстанавливающийся правопорядок (или его подобие), может добраться и до него, быстренько сдал нам всю шайку, в которой уже успел достичь некоторых высот, и переметнулся к Сырецкому, в снабженцы. Научиться уважать его, как человека, я так и не смогла. Раскаявшийся преступник… Раскаявшийся ли? Без него мы еще долго ловили бы банду порознь, так — покончили со всеми разом… Предатель, сдавший своих, пусть они и были не более, чем грабителями и убийцами. Не люблю людей, готовых так резко сменить линию поведения, если не линию жизни. На серьезной охоте, или на задании, мне куда спокойнее будет все-таки с Катей, нежели с ним. Она, конечно, не в состоянии прикрыть тылы, наоборот, за ней самой нужно постоянно приглядывать, чтобы не полезла «целоваться» с аморфом, но, по крайней мере, сама она никогда не нанесет удара в спину.