Каталог катастрофы - Чарлз Стросс Страница 16

– Я совершила ошибку: подписала договор о неразглашении, прежде чем показать его своим юристам, – говорит Мо, глядя на море. – Я думала, это обычные университетские бумаги, которые, по сути, говорят, что факультет будет иметь процент со всех коммерческих патентов, которые я получу за время работы здесь. А мелкий шрифт я прочла недостаточно внимательно.

– И насколько там все плохо? – спрашиваю я, переминаясь с ноги на ногу.

– Я этого не узнала, пока не собралась навестить тетю в Абердине. – Вот тебе и шотландский акцент. – Она заболела, а мне не дали визу. Меня завернули на паспортном контроле из-за отсутствия разрешения на выезд из США, представляете?

– Обычно их больше волнуют потенциальные иммигранты, – соглашаюсь я. – Может, в этом дело?

– Я не гражданка США, у меня британский паспорт и грин-карта. Я вообще тут работаю только потому, что, хм-м, по моей специальности не так много исследовательских вакансий в других странах. Если бы я осталась со своим бывшим мужем, могла бы претендовать на израильское гражданство. Но они меня не выпускают! Я даже представить себе не могла, что такое возможно.

На секунду она замолкает. В небе кричат чайки.

– А потом, когда миграционная служба подняла шум, Пентагон поставил ее на место. Приказал отложить мое дело под сукно.

Я молча киваю: дело дрянь. Значит, кто-то наверху считает, что Мо – стратегический ресурс: «особый режим, обращаться деликатно, но глаз не спускать». Мы тоже иногда так поступаем: мне, например, нельзя уезжать в отпуск за пределы Евросоюза без письменного разрешения от главы департамента. Но это потому, что я на тайной службе. А Мо ведь просто профессор, верно? Жаль, что она не уточнила, которая из голов Пентагона ее прихватила.

– А когда начались неприятности?

– Какие именно? – смеется она.

Опять я проговорился.

– Ну, текущие. Простите, мне этого не сообщили.

Мо смотрит на меня с сомнением:

– Да какой же вы тогда сотрудник МИДа?

– Если вы не будете задавать вопросы, мне не придется вам врать, – пожимаю плечами. – Простите, но я не имею права говорить о своей работе. Скажу только, что, когда вы начали жаловаться, вас услышали не только в консульстве. Поэтому меня отправили помочь вам всем, чем смогу. Хорошо?

– Ничего себе, – косится на меня Мо. – Идемте.

Она поворачивает обратно к дороге, и я шагаю следом. Мы выходим на скрытую среди деревьев тропинку, ведущую вон из города.

– Неприятности начались в Мискатонике. Мы с Дэвидом к тому моменту уже развелись… не подошли друг другу. В общем, там я проиграла всухую. В Мискатонике уровень внутренних интриг и грызни просто зашкаливает. Когда стало понятно, что в обозримом будущем пожизненный контракт они со мной не подпишут, мне забросили предложение от кого-то в Калифорнийском университете. Отличный исследовательский грант, близкая моим изысканиям тема и обещание дать мне зеленый свет, если будут результаты.

Пожизненный профессорский контракт – это Святой Грааль академического мира: нужен он якобы для того, чтобы первоклассные исследователи могли заниматься всем, чем пожелают, что бы об этом ни думала администрация университета. Разумеется, поэтому университеты и пытаются такие контракты изжить.

– И что вышло в итоге?

– Я прилетела на собеседование. Получила место. Только нужно было подписать много бумаг. Дэвид – юрист, но к тому времени… – Она снова замолкла, но дальше я, кажется, могу дорисовать картину сам.

Теперь мы взбираемся по склону, и тропинка сужается. По сторонам трепещет пятнистый узор света и теней. День, выдавшийся ясным и жарким, уже клонится к вечеру. Мимо проходит, удивленно косясь на нас, пара серфингистов.

– А как вы начали заниматься этими исследованиями?

– Это само собой получилось. В Эдинбурге я работала над логикой получения заключений. Да и в Мискатонике поначалу занималась тем же, но системы верований уже много лет не получали должного внимания, и мне показалось, что там я смогу развернуться как следует, тем более учитывая, какие интересные закрытые архивы у них там хранятся: в Аркхэме, если вы не знали, совершенно уникальная библиотека. Я опубликовала несколько статей, и вот тогда-то на кафедре все и полетело в тартарары. Может, конечно, это была ловко сплетенная интрига, но сейчас мне так не кажется.

– Что-что, а щупальца у них длинные, не говоря уж о других безымянных органах. Я бы хотел увидеть документы, которые вы подписали.

– Они в университете. Я могу за ними потом зайти.

Мы карабкаемся по крутому склону, и я уже запыхался. У Мо длинные ноги и очевидная любовь к долгим пешим прогулкам. Привычка или спорт?

– А вы уверены, что ваше исследование не могло получить какого-нибудь частного военного применения?

Я сразу понимаю, что допустил ошибку. Мо останавливается и пронзает меня гневным взглядом.

– Я – философ с уклоном в историю фольклора, – шипит она. – За кого вы меня принимаете?

– Простите. – Я отступаю на шаг. – Мне нужно было задать этот вопрос. Формально.

– В таком случае я не сочту это за оскорбление.

Готов поспорить, она сказала это буквально.

– Нет. Просто я вплоть до равной нулю энтропии убеждена, что дело не в этом. Исчисление веры, теория, которая позволяет очертить пределы уверенности в утверждениях, основанных на бездоказательной вере, не может иметь военного применения, ведь правда?

– Вы сказали «веры»? – переспрашиваю я, а по спине у меня бегут горячие и холодные мурашки. – То есть вы можете проанализировать обоснованность веры, не имея…

Я замолкаю.

– Давайте не будем вдаваться в технические подробности без доски под рукой?

– Значение слова «вера» зависит от того, кто его произносит. К примеру, богослов и ученый вкладывают в него разные смыслы. А слово «бездоказательная» придает ему удручающий технический оттенок. Но давайте рассмотрим гипотетическую ситуацию. Предположим, я утверждаю, что верую в летающих поросят. Я их никогда не видел, но имею основания полагать, что в реальности существует родственный им вид – летающие пекари. И вы говорите, что можете вывести пределы моей уверенности? Численно оценить вероятность реального существования летучего пятачка?

– Ну да, – пожимает плечами Мо. – Всё можно вычислить. Мы живем в платоновской вселенной: видим только тени на стене пещеры, а настоящие числа существуют сами по себе где-то рядом. Я только начала обдумывать вероятностные метрики, которые можно было бы применить к утверждениям богословского характера. Нашла очень интересные рукописи в Уилмартовском собрании фольклора в Мискатонике…

– Ага, – тяну я, когда мы поворачиваем и выходим на небольшую поляну, на другом конце которой снова начинается подъем. – Значит, мы возвращаемся к старой идее реальной и доступной наблюдению вселенной, а всё, что мы знаем, это то, что мы можем наблюдать. Значит, отдел стратегического фольклора в Пентагоне испугался, что вы расскажете другим, где найти этих поросят высокого полета?