Сотник. Кузнечик - Евгений Красницкий Страница 16

Тимка, польщённый дружеским вниманием сильного, уверенного в себе человека, щедро выплёскивал на него все свои секреты, все бродившие по слободе слухи, басни, а то и вовсе сказки.

Где, кроме кузни, ещё любил играть? Ну, пожалуй, в конюшне, где маленьких жеребят держат. Они такие потешные, и бегать с ними всегда весело. Только последнее время мальчишек на конюшню не пускали. А зря, между прочим – у Тимки была пара неслабых идей по её отоплению.

Отроки? Да, все мастеровые. Так слобода-то мастеровая, там больше никого и нету ну семьи и пацаны ещё, которые из других селищ в обучение привезены. Да, девок тоже привозили, их ткать учат. Отроков разному ремеслу обучают, но в основном по технике.

Техника? Это такие штуки, которые мастера делают. Не, меч – не техника. И молоток тоже. А вот меха на водяном колесе – техника. В дедовой мастерской меха ишак крутит – это тоже техника. Ишак – это так осла зовут. Маленькая лошадь такая, упрямая, скотина. Помнится, Тимка попытался его заставить по кругу ходить, чтоб без остановок.

Аристарх улыбнулся, заметив, что мальчишка опять поерзал задом по скамейке. В рассказе Кузнечика было много чего-то неясного, а чего именно, староста и сам уловить пока не мог. Так что пусть говорит, может, что выплывет. Аристарх посмотрел на Макара. Тот еле заметно качнул головой – у самого, мол, голова кругом идет, со вчера ещё.

А про коробочку такую, что там стрелка всегда на север кажет? Ну конечно, знает, компас это, деда их и делал, а Тимка помогал, даже два раза. Не, это не техника. Это – плибор. Кажется. Как какая разница? Тимка даже захихикал. Тут понимание иметь надобно: струментом – работают, техника – она сама работает, а плибором померить можно. И вовсе эти словечки не мудрёные – все так говорят.

Учиться, да, тяжело. Весь день и учатся. Какие-то уроки все вместе учат – чтение, письмо или там математику. Это всем надо, даже из лешачей слободы лешачата на полдня приходят. Вот эти закорючки, как на ноже? Ну да, числа и есть. А что, и другие бывают? Ну, так теми только в письмах писать. А считать – числами. А после уроков все расходятся по мастерам, ну, кто к какому делу приспособлен, тот у того мастера и учится. А лешачата к себе – но подраться всё равно успеваем. Не, не сильно. А вот нечего задаваться.

Сам Кузнечик учился у многих мастеров, почти у всех понемногу. Но больше всего – у деда, и у отца ещё, когда тот дома был. Ещё Фифан учит, но тот почти всегда с дедом работает. Фифан – он аж из самого Царьграда. Ну, вообще-то он Феофан, так Фифан же легче выговаривать. Боярин его Феофаном Греком дразнит и смеется, а Фифан злится, хотя он и взаправду грек. Рисовать учит и резать по дереву ещё. Учёный муж. Алхимик. С придурью только. Чем алхимик занимается? Ну, этого точно вообще никто не знает. Видел, что спирт делает, говорит, для спиртовок, а сам пьёт. Тимка поморщился. Угу, вот так, как в этой фляге, и воняет.

Взрослые? Учатся, конечно. Лешаки, к примеру, всегда около слободы тренируются. Лешаки – это вои такие, они всегда в лесу воюют и прятаться горазды. У них ещё одёжа такая, ну, из лоскутков, как из листиков, сшитая. Прошлой осенью бабы матерьял луковой шелухой красили, так такая одёжа получилась, что в осеннем лесу ни в жисть не разглядишь. Смотришь – куст-кустом, пока не споткнешься об него, так и не поймешь, что человек живой.

А учёба ихняя – это смех один. Вона, прошлым летом они тренировались реку фоль… фор… Перебираться через реку, в общем. И чего там учиться-то – плавай да купайся. Они почти что цельный день так и делали. Эт тебе не молотом махать, пацаны на такую учебу все как один обзавидовались. А чего у нас учатся? Так живут они через реку, там и слобода ихняя. Ну, и нашу охраняют. И пацаны ихние у нас часто бывают. Они нам свистульки делают, ну, такие, чтоб птиц подманивать. А мы им зимой на коньках кататься даем. Коньки? Ну, это такие штуки, на ноги цепляются, чтоб по льду на речке быстро бегать. Весело. Ещё лыжи бывают. Это как полозья от саней, тоже на ноги цепляются. В них по снегу бегать можно. Не, в снегоступах с горки не покатаешься.

Христиане в слободе есть, да, почитай, половина мастеров христиане. А мастер Дамир с сыном так и вовсе Магомета чтят. Волхв злится, а Журавль сказал – пусть. Он мастеров никогда не обижает. Это Тороп, гнида, на него наговаривает – и что девок ему в крепость посылают, и что людей боярин в подвале мучит. Брехня это – что, Тимка дядьку Журавля не знает? Ну да, дядька, все слободские пацаны его так кличут. А другим нельзя, только мы. И про подвалы брешут, Тимка их все излазил, ничего там интересного нет, бумаги только. Ну да, на Горке которая, крепость-то. И ничего она не каменная, обложена только. Вот подвалы да, каменные, потому сухие, а горницы – ну разве ж нормальный человек среди каменючья жить станет? Так то ж греки, у них всё не как у нормальных людей.

Чего? Почему Тороп гнида? А деда говорил. Тороп вообще никакой не главный, просто, когда Журавль уехал, его в охрану поставили, вот и важничает, нос дерет. Ведет себя, как будто думает, что боярин не вернётся и ему не задаст.

Мамка у Тимки умерла, он ещё маленький был. Он её почти не помнит, но очень скучает. Как скучает, если не помнит? Вот потому и скучает, потому что не может вспомнить. У всех мальчишек мамка есть. Когда надо – поплакаться можно. А когда и взгреет, ну так Тимка не боится, он всегда честно терпел за всё, что натворил. И даже у пацанов из других селищ, которых от родителей забрали, мамка всё равно есть. Где-то там, но есть. Где папка, Тимка не знает. Он всегда с Журавлём уходил куда-то, и всегда надолго, а однажды просто не вернулся. Нет, ему не говорили, что случилось, сказали – позже, когда подрастёшь. Обидно, конечно, но это, наверное, пока не его тайна. Но ни тризну не правили, ни панихиду не служили, так что Тимка уверен – встретятся.

Жил Кузнечик с дедом в слободе. Ездили куда редко, в крепость на Горке да в храм Сварогов. В крепости деда часто бывал, он над слободскими мастеровыми старшина, а в храме работали. Грех, наверное, но если храм рухнет и людей похоронит, так это ещё больший грех. Храм да, здоровенный.

Отчего из слободы ушли? Этого мальчишка не знает. Деда намедни в остроге у нурман по делам был, а днем лешаки приходили, они с дедом долго шептались. Деда тревожный весь день ходил, а вечером сказал «собирайсь», и они ушли. Тимка сумы и собирал, как деда и сказал – самое главное, струмент, который редкий, и что унести можно. А еду не, не брали, её старший лешак принес, Медведем зовут. Так он Тимку с дедом до самого болота, почитай, и провёл. Шли не по дорогам, лесом в основном. Ну, ещё иногда на лодке, если по речке.

Лодки своей нету Медведь у местных брал у кого-то, а потом оставлял, где надо. И еду у местных иногда. Почему иногда? А у лешаков по лесу заначки раскиданы, в дуплах. Бывает, и прикопаны. Заначка – это такая схованка, где лешаки харч прячут. Оно удобно выходит, когда цельный день в лесу, не надо в село идти: открыл заначку и съел. Там, конечно не каравай из печи, но сухари и сушёная рыба, а то и копчёное мясо всегда были. За схованкой кто-то из местных охотников смотрит. Он и заначку пополняет, у него и остановиться можно, если надо. Нет, у местных не останавливались, лесом шли. Откуда знает? А пока шли, Медведь деду рассказывал, а Тимка слышал.