Эта страна - Фигль-Мигль Страница 15

– Не знаю, что он думал, но он так жил. Ты сам-то по-другому живёшь?

– …И мэр всё понял неправильно?

– Василий Иванович не доверяет исключениям. Он поэтому и писать грамотно не умеет.

– При чём здесь грамотность?

– Ну, все эти «стеклянный, оловянный». Русское правописание учит делать допущения. Готовности принять ещё один логически необъяснимый вариант – просто потому, что он есть. Я не верю, что можно толком объяснить, почему «ничего» пишется слитно, а «ни фига» – раздельно. Да меня и не интересует.

– Никогда не думал о русском правописании с этой точки зрения.

– Ты о нём так и так вряд ли думал. А с точки зрения смотрят, а не думают.

– …Деревянный.

– Что?

– «Стеклянный, оловянный, деревянный»… А что они тебе рассказывали?

– Ну кто станет поверять секреты проститутке?

– Много кто.

– …

– …Я решил, что среда мне подходит больше. Не люблю четверг. И не хочу брать день покойника. Это плохая примета.

– Но в среду я не работаю.

– Климова, какая тебе разница? Будешь не работать в четверг.

– Ты сам сказал, что это день покойника.

– Но работать в день покойника ты можешь?

– Работать могу.

– А отдыхать – нет?

– Вот именно.

– А я почему должен?

– Ты не должен, ты хочешь.

– …А кто третий?

–..?

– Вторник, четверг и пятница. Мэр, Зотов… Про Климова не уверен. Надеюсь, он просто однофамилец?

– Кто такой Климов?

– Начальник вашего ФСБ. Так кто по пятницам?

– Директор музея.

– Это в каких же музеях так зарабатывают?

– Ему со скидкой.

– Почему?

– …Скажи, ты зачем к нам приехал?

– Я-то? Я приехал плести интриги.

– Столичный хлыщ и бедные провинциалы…

– Обычно бедные провинциалы имеют столичных хлыщей, как хотят.

– …Тогда до завтра.

Климова сказала: «До завтра», полковник Татев сказал: «Я не говорил, что приду», – а потом он вышел и с холма, на котором стоял белый двухэтажный дом (квартира Климовой – с отдельным входом), посмотрел вниз на центральный парк, затопленный сумерками и туманом: большие деревья, неясные редкие огни, осень.

Он стоял так достаточно долго, чтобы увидеть, как к дому идёт широкоплечий мужчина в кожаной куртке, и заступить ему дорогу.

– Мы ходим одной дорогой.

– Ну и?

– Тебя прислали искать деньги.

– …

– Я помогу. Вдвоём веселее.

И полковник Татев помахал удостоверением перед носом Расправы.

Какие чёрные эти осенние ночи, сколько в них тоски. Одинокий фонарь с его тяжёлым унылым светом… проклятущий современный мусор, сплошь из полиэтилена и пластика, мёртвый ещё до того, как стал мусором… фонарь освещает затоптанные листья, жестянки из-под напитков, окурки, целлофан; к утру всё уберут. С туманом в темноте что-то произошло: он чувствовался на ощупь, да вокруг фонарей плавал жёлтой моросью – жестокий и опасный, грозящий гибелью туман над болотами, зыбучими песками.

В темноте, радушно укрывшей наших врагов и все беды, с кинематографической отчётливостью был слышен стук колёс идущего где-то поезда; это означает, что погода переменится к худшему. Улицы пусты, руки пусты, жизнь напрасна. Дотащившись до «Престижа», Саша обнаружил в лобби Расправу, который сам с собой играл на бильярде.

– Присоединяйся.

– Да я не умею, – сказал Саша. – Так посижу. Посмотрю, если можно.

Он подумал и не стал рассказывать, как любил в детстве (тайком, нарушая все запреты) проскальзывать за взрослыми спинами в бильярдную курортного посёлка, как до сих пор любит гипнотическое совершенство шаров, бег их блеска по тусклому сукну, ясные или глухие звуки ударов, полумрак и свет ламп, томящий привкус упадка и респектабельной криминальности. Декаданс, деградация, элегантность: казино, перехватив эту роль, играет её в том же стиле и с тем же паническим рвением, что и наши актрисы, субретки в лучшем случае, получившие роли герцогинь. (Нет, только не казино: слишком много денег, шума, женского присутствия, страстей взамен мастерства, битв насмерть вместо игры как удовольствия, и не тончайшие, дымчатые, в дыму и тенях намёки, но грубая, наглая и организованная преступность – в конце концов, «Казино» называется тот фильм, а не «Однажды в бильярдной».) Играть он, впрочем, так и не играл, а теперь не смел сказать, до чего хотелось: кто ж тебе не давал учиться? Пушкин? коммунистическая партия?

– Трудный был день?

– Насыщенный.

– Вижу. Как ты ухитряешься?

«Дурное дело нехитрое», «хотел поближе к жизни», «так вышло». Последний вариант ответа, во всей своей незатейливой честности, трусости, был универсальным девизом Сашиной жизни – был бы девизом, если бы о нём не стыдно было сказать вслух. Потому что гласные девизы – они гордые, яркие, казовые, желательно на латыни или старофранцузском, «честью и верностью», «Богу и Государю», «без лести предан», или вот: «не поколеблет», – звучит же? – если и допускается в них нотка фатализма, то это фатализм с хорошей осанкой, «Твой есмь аз», «Бог моя надежда», не какая-нибудь малодушная размазня… толстый роман можно написать (что и было мастерски выполнено) про девиз Au Plaisir de Dieu… несложно вручить себя попечению богов, когда известно, что не ерунду на палочке вручаешь, не какую-то пакость, хлам, тряпку множественного – и стол протереть, и высморкаться, и коту по морде – назначения; даже если вдруг в глазах Бога французский герцог и такая тряпка равноценны, то как быть с самосознанием – тряпки, и притом вонючей… Остановись.

– Так вышло.

(Или: в те времена, времена девизов, и вонючие тряпки твёрдо знали, что их запах приятно щекочет Богу в носу. В XXI веке Бога обязали не принюхиваться, слово «тряпка» запретили, а вонь, во всём спектре, победили дезодорантами – есть же и моральные антиперспиранты, 48 часов POWER.)

– Сколько в Филькине воскрешённых?

– В самом городе немного, – не удивившись, сказал Расправа и стал натирать мелом кий и пальцы. – Крестьян по области раскидали, детей – по детдомам. Здесь те, кого на землю не спихнёшь: уголовники и умственного труда.

– Уголовники-то откуда взялись?

Уголовники взялись из Москвы и Ленинграда, которые после введения паспортов зачищали от деклассированного и соцвредного элемента. (132 тысячи на 1933 год. Под этот замес угодил поэт Клюев). С потоком раскулаченных они попали на Обь и Васюган, в Нарымский край, и начальство на местах очень скоро принялось слать центральным властям взволнованные депеши о необходимости «прекратить посылку в Западную Сибирь рецидивистов-уголовников ввиду явной непригодности этих контингентов к условиям освоения Севера». Потому как крестьяне что: отрыли себе землянки, накопали кореньев – живут; с деклассированными этот фокус не прошёл. Не приспособленные к труду, на высылку «в тайгу», «за болота», «на кочки» они ответили побегами, убийствами, разбоем и «террором бандитских элементов». (Элементы грабили местное население, а оно избивало их дрекольем.) Попытались локализовать, и так, в частности, появился Смерть-остров, Остров людоедов: за месяц, с 18.05 по 18.06.1933 из шести тысяч человек две тысячи умерли по тем или иным… при расследовании одиннадцать человек были приговорены к ВМН за людоедство… по тем или иным причинам. («…Если бы эти прибывшие деклассированные были выселены не на остров, а на места, то их положение было бы лучше, но для местного населения это была бы могила».) В виде заключительной виньетки добавим, что местное население очень хорошо привыкло греть руки на ссыльных, пока ссылка оставалась неуголовной: политические, крестьяне и лишенцы.