Спаситель Петрограда - Алексей Лукьянов Страница 15

Призоров вообще задумал целый фильм о Питере, снятый в таком вот ключе, а назвать его хотел «Петербург: блеск и нищета», желая тем самым спародировать знаменитую телепрограмму Кира Небутова «Энциклопедия Петербурга».

Снимал он парад цифровой камерой, которая передавала изображение непосредственно на электронный почтовый ящик. Как Саша справедливо подозревал, его могли засечь жандармы, а давать им отчет в своих действиях Призоров не хотел и не мог.

То ли по наитию, то ли по подсказке наметанного глаза снимал Призоров в основном не парад, а государя. Картинка в видоискателе была мелкая и неразборчивая, но Саша с упорством, достойным лучшего применения, продолжал снимать, пока не увидел, как вдалеке, сквозь толпу, к нему начинают приближаться люди. Саша мигом поменял объект съемки и сосредоточился на капельмейстере Семеновского полка, шагающего не в ногу со всеми.

Он ожидал, что его схватят и потащат сквозь толпу, но вдруг что-то кольнуло репортера в плечо и перед глазами все поплыло. Последнее, что в этот день услышал Призоров, было: «Разойдитесь, разойдитесь, здесь человеку плохо».

Три дня Сашу продержали на Литейном, требуя ответить, что именно он снимал и куда именно передавал картинку. Саша настаивал, что снимал парад, а картинку передавал на свой компьютер.

На вашем компьютере ничего нет, продолжали давить на независимого репортера. Значит, отвечал он, техника подвела.

В конце концов его отпустили — попробовали бы не отпустить.

И вот, изнуренный десятками часов допросов, небритый и осунувшийся, с темными кругами вокруг глаз, Саша вышел на улицу и побрел домой.

Два дня он отсыпался, на третий воспрял и кинулся к компьютеру. Привычным движением мышки ликвидировал программу-жучка, которую внедрили жандармы, и принялся качать фильм.

Картинка была мелкая, Призоров сделал десятикратное увеличение, и чуть не взвыл от удовольствия — лицо императора выражало все что угодно, но не радость. Это была гримаса боли и ненависти. Со всей очевидностью можно было сказать, что на террасе что-то происходило.

Отмотав на начало, Саша стал смотреть материал в замедленном режиме. Что-то мелькало в кадре, но что — понять было невозможно, поэтому Призоров еще сильнее замедлил воспроизведение, а потом еще дал увеличение.

Удивлению его не было предела, когда он понял, что это мелькают пули.

Пендель, сопровождаемый Манюней, снял трубку с надрывающегося телефона и пикантно пошутил:

— Смольный слушает.

Весь апломб слетел с него, когда трубка спросила голосом Манькиной матери:

— Александр, нет ли у вас случайно моей дочки-балбески?

— А… это… конечно, да, сейчас… — Он оторвал ухо от мембраны и громким шепотом позвал: — Манька, тебя мать ищет.

Манюня царственным жестом приняла трубку:

— У аппарата, — акая, протянула она.

— Манечка… то есть Марья Олеговна, — под стать дочери заговорила мать (Пендель включил динамик, ибо секретов он не признавал, так что разговор стал достоянием общественности), — тут на ваше имя пришло письмо… Откуда бы вы думали?

— Ма, ну хватит прикалываться, — посерьезнела Маня. — Какое еще письмо?

— Из Академии, — торжественно объявила мама.

— Так, все, я бегу! — Манька бросила трубку на рычаг, чмокнула Пенделя в лоб, быстро напялила сапожки, накинула на плечи шаль и выскочила на лестничную площадку.

— Мань, ты куда? — расстроился Пень.

— Хакни его без меня, Пенделёчек, моя есть очень торопиться. Каракула признала меня лучшей, — и Маня ссыпалась вниз по лестнице.

Весь в растрепанных чувствах Пендель позвонил Манькиной маме:

— Римма Сергеевна, что там Маньке пришло, она как ошпаренная убежала.

— О, Александр, это что-то особенного! — голос Манькиной мамы настолько походил на голос дочери, что Пенделя подмывало потребовать не прикалываться над ним. — Из Академии изящной словесности пришел ответ, что сочинение Манечки на тему «Люблю тебя, Петра творенье» признано лучшим в городе, и ее приглашают на аудиенцию в Царское Село.

— Чего? — опешил Пендель.

Один-единственный раз он слышал от Маньки доброе слово о родном городе, и прозвучало оно следующим образом: «Эх, люблю я этот глючный Питер». Что она могла кроме этого написать, Пендель даже представить себе не мог.

Так что хакнуть призоровский комп ему пришлось в гордом одиночестве. И то, что он увидел на своем мониторе, повергло юного взломщика в трепет.

Саша Призоров не очень разбирался в программировании, он был просто пользователь, а вот парнишка из квартиры снизу, коего тоже звали Александром и который нам уже известен как Пендель, любой компьютерный код вскрывал, как шпроты, да еще и сочинял всевозможные защитные, поисковые и просто развлекательные программки и слыл цифровым гением.

Так или иначе, но однажды скандально известный репортер заказал Пенделю программу, отыскивающую и нейтрализующую шпионские файлы. Месяц-другой юный хакер потратил на миниатюрную, но эффективную программу-антидот, которую сам же и установил Призорову. Теперь мятежный оператор мог спать спокойно.

Однако не прошло и года, как его тезка подумал: а что скрывает этот трупоед (так звала Призорова бабушка гения-программиста) на своем компе? Интересно-интересно…

Именно на сегодня он и планировал торжественный взлом вражеского компьютера на глазах у изумленной Манюни. И вот нате — сбежала подруга, не дождалась, такое шоу пропустила.

Так-так-так, а что же теперь делать? За такой материальчик трупоед обязательно попросит немаленькую сумму, все хорошо знают, чем промышляет Саша Призоров. А не пошутить ли над ним?

Часам к семи Комарик уже лыка не вязал, а Галя успела протрезветь и снова налакаться. Юран продолжал допытываться у ротмистра, куда, мол, царь запропастился. И когда выпивка подошла к концу, а собутыльники потерялись в алкогольных парах, Возницкий поднялся на шатающихся ногах, совершенно не чувствуя боли в спине, — решил найти еще водки.

Только он начал открывать дверь, как Комарик резко поднял голову.

— Куда?

Юран развернулся и пошел на него тараном.

— Ты мне скажешь, куда царя подевали?

— Царя убили, Юра, — послышался из-за спины чей-то спокойный голос. Со всей семьей.

— Кто? — испугался кентавр.

— Имя Герострата не должно оставаться в веках, — ответил худощавый невысокий человек в штатском костюме и в распахнутом длиннополом пальто, стоявший в дверях и со странной смесью брезгливости и уважения смотревший на весь тот тарарам, который троица организовала в царских покоях.

— К-когда? — Юран не трезвел, но тем не менее прекрасно понимал, о чем ему говорят.

— Давно, Юра, в восемнадцатом году. — Человек в штатском прошел в комнату и уселся на венский стул.