Птица малая - Мэри Д. Расселл Страница 15

— «Спать и видеть сны…» Нет, Эдвард, сон — не то, что мне сейчас нужно. — Он свесил ноги с кровати и сел, выставив руку. — Давай тренироваться.

Вот этого Эдвард уже стал бояться: момента, когда он должен помогать Эмилио вставлять эти ужасные пальцы в их проволочные футляры, а затем стягивать ремни вокруг его локтей, добиваясь, чтобы электроды плотно прилегали к атрофированным мышцам, вынужденным теперь выполнять двойную работу.

С рук Сандоса не сходили синяки. Часто, как и сегодня, неловкий из-за желания быть осторожным, Эдвард слишком затягивал дело, и Эмилио шипел от боли, а на его лице проступало напряжение, в то время как Эдвард шептал бесполезные извинения. Затем обычно наступало молчание, после чего Сандос открывал влажные глаза и начинал методичный процесс активизации сервомеханизмов, которые приводили большой палец к остальным, от наименьшего к самому большему, сперва правая рука, затем левая, раз за разом — под судорожный стрекот микрошестеренок.

Ненавижу это, мысленно повторял брат Эдвард снова и снова, пока длилось его дежурство. Ненавижу. И следил за часами, чтобы остановить пытку как можно раньше.

Сандос никогда не произносил ни слова.

Распаковав свои вещи, Джон Кандотти отыскал трапезную. Убедившись, что брат Эдвард уже позаботился как о питании Эмилио, так и о своем, Джон перехватил на кухне легкий ужин, болтая с поваром об истории этого приюта и о том, каково было здесь, когда извергался вулкан.

— В общей комнате зажжен настоящий огонь — из дров, — сказал брат Косимо Джону, пока тот приканчивал тарелку пасты с мидиями. — Незаконно, но на побережье это вряд ли заметят. Все улики развеет ветер. Бренди, святой отец? — предложил Косимо, вручая Кандотти стакан.

И поскольку Джон не смог придумать вразумительного возражения этой замечательно привлекательной идее, он проследовал в указанном поваром направлении к камину, где вознамерился бесстыдно насладиться теплом.

В общей комнате было темно, если не считать света, мерцающего в очаге. По краю комнаты смутно проступала скудная мебель, но Джон сразу направился к паре стульев с высокими спинками, повернутых к огню, и опустился на ближний, погружаясь в бездумную кошачью негу. Это была прекрасная комната: обшивка из орехового дерева, роскошная облицовка камина, покрытая резьбой несколько веков назад, но ныне запылившаяся и стершаяся, — и Джон легко мог вообразить время, когда деревьев было столь много, что древесину можно было расходовать вот так, запросто: для оформления, для тепла.

Он как раз протянул ноги к огню и лениво прикидывал, будет ли следующее избрание папы знаменоваться появлением белого дыма над Сикстинской капеллой, когда его привыкшие к темноте глаза вдруг заметили Сандоса, стоявшего возле высоких окон и глядевшего на береговую линию, расположенную далеко внизу, где мерцали в лунном свете скалы, а пляж окаймлял прибой.

— Я думал, вы уже спите, — тихо сказал Джон. — Трудная поездка, да?

Сандос не ответил. Он начал прохаживаться — беспокойный, несмотря на усталость, — ненадолго присел в дальнее от Кандотти кресло, затем опять встал. Он близок, подумал Джон. Он очень близок.

Но когда Сандос заговорил, это оказалось не то, на что Джон надеялся или чего ждал: очищающий надлом, признание, которое помогло бы Эмилио простить себя, выплеск рассказа о тех событиях, дополненный мольбой о понимании… Какой-либо вид эмоциональной разрядки.

— Вы ощущаете Бога? — без преамбулы спросил Сандос.

Странно, насколько смутил Джона этот вопрос. Орден Иисуса редко привлекал мистиков — обычно они тяготели к кармелитам, траппистам или в конце концов оказывались просто харизматиками. Как правило, иезуитами становились люди, которые нашли Бога в своей работе, научной или более утилитарной, связанной с социальными службами. Независимо от рода занятий, они посвящали себя этому и поступали так во имя Господа.

— Не напрямую. Не как друга либо личность, я полагаю. — Джон прислушался к себе. — Думаю, даже не как «слабый шепчущий звук». — Некоторое время он следил за пламенем. — Я бы сказал, что нашел Бога в служении Его детям. «Ибо алкал я, и вы дали мне есть; жаждал, и вы напоили меня; был наг, и вы одели меня; был болен, и вы посетили меня; в темнице был, и вы пришли ко мне».

Слова медленно затухали в воздухе, огонь мягко потрескивал и шипел. Прекратив вышагивать, Сандос стоял неподвижно в дальнем углу комнаты — лицо скрывает тень, на металлических экзоскелетах рук отблескивает пламя.

— Не уповайте на большее, Джон, — сказал он. — Иначе Бог разобьет ваше сердце.

А затем он удалился.

И один пошел в комнату, которую ему выделили, и резко остановился, увидев, что дверь закрыли. Пока справлялся с руками, почувствовал, как вскипает вулканический гнев, но вынудил себя смирить ярость, чтобы сосредоточиться на том, чтобы открыть дверь, а затем оставить ее открытой на ширину ладони, — хотя ужас оказаться взаперти был сейчас едва ли сильнее желания захлопнуть дверь пинком. Он действительно очень хотел ударить или подбросить что-то и старался унять порыв, сгорбившись в деревянном кресле и раскачиваясь над своими руками. Верхний свет оставили зажженным, что усиливало головную боль. Он боялся встать и пройти к выключателю.

Тошнота прошла, а когда Сандос открыл глаза, то увидел на ночном столике, рядом с узкой кроватью, старый ПЗУ-журнал с запиской-окном, перекрывавшей текст. Он встал, чтобы прочесть ее. «Доктор Сандос, — гласила записка, — за годы Вашего отсутствия произошла переоценка личности Марии Магдалины. Возможно, Вас заинтересует новая трактовка. Ф.».

Рвота продолжалась еще долго после того, как блевать стало нечем. Когда тошнота отступила, Сандос встал, потея и дрожа. Затем вынудил свои руки ухватить и разбить о стену ПЗУ-блокнот, после чего вытер рукавом рот и повернулся к двери.