Наследники империи - Павел Молитвин Страница 15

— Друзья мои, мне, право же, неловко задерживать вас, истосковавшихся по бане, приличной еде и питью. И раз уж не хотите вы остановиться в доме одного из этих добрых горожан, предложивших нам свое гостеприимство, то не лучше ли нам на время расстаться? Здесь мне в самом деле нечего опасаться Фараха, да и вряд ли он в ближайшие дни доберется до Бай-Балана.

Добрые горожане в самом деле несколько раз приглашали Рашалайна остановиться в их домах, но справедливости ради надо отметить, что приглашали они только его и никого больше. У Мгала уже мелькала в голове мысль, что отшельнику удастся значительно лучше уладить свои дела, ежели он отделится от компании подозрительных оборванцев, каковыми они являлись в глазах бай-балан-цев, однако северянин не мог придумать, как бы половчее сказать это, чтобы невзначай не обидеть старика. Воспользовавшись тем, что Рашалайн сам заговорил об этом, Мгал тотчас согласился с его предложением и, пожелав старцу удачи, выразил надежду, что они еще встретятся до того, как тем или иным способом решат покинуть Бай-Балан.

— Конечно встретимся, — уверенно подтвердил отшельник. — В ярмарочные дни самое оживленное место этого города — базар, и уж там-то мы непременно свидимся, быть может, даже завтра. И, как знать, не сумею ли я отблагодарить вас за то, что вы приняли меня в свою славную компанию.

— Надеюсь, ты все же передумаешь и решишь присоединиться к нам, дабы посетить бывшую столицу государства Уберту, — не преминул добавить на прощание Гиль.

— Мы еще вернемся к этому разговору в более подходящей обстановке, пообещал Рашалайн и, сияя улыбкой, устремился навстречу показавшемуся в конце улицы верзиле, тащившему на широченных плечах два мешка, каждый из которых размерами не уступал жеребцу.

Понаблюдав за тем, как верзила, скинув поклажу в уличную пыль, подхватил Рашалайна на руки и, выкрикивая что-то восторженное, закружил, словно тот был его любимой подружкой, Мгал вновь вспомнил Менгера, Ба-тигар — Юма, а Гиль — Горбию. Лив решила, что не жить ей на свете, если северянин не будет вот так же кружить ее, подхватив на руках, и вопить при этом от счастья, а Бемс хлопнул себя ладонью по лбу, сообразив наконец, кого же напоминает ему Рашалайн. Одержимого Хафа — вот кого! Того самого, что предсказал скорую кончину Дижоля. Хотя Хафа, вернись он после долгого отсутствия в Сагру, никто бы так бурно не приветствовал. Да и самого Бемса, появись он в своей стоящей на берегу моря деревеньке, едва ли встретят столь же тепло. Подобные мысли посетили, очевидно, не его одного, потому что дальнейший путь убавившаяся на одного предсказателя компания продолжала в задумчивом, если не сказать скорбном, молчании.

* * *

Переодевшись служанкой, Мисаурэнь отправилась на Войлочную улицу и, как и предсказывал Лагашир, без труда выяснила, что Эмрик и в самом деле был схвачен Белыми Братьями. Смешной большеротый мальчишка, бросив плести крабник немудреную ловушку из прутьев, похожую на вставленные одна в другую корзины, охотно рассказал ей о дюжине потерпевших кораблекрушение мореходов, особенно подробно описав их предводителя. Мисаурэнь, естественно, не поверила, что судно, затонувшее якобы неподалеку от Бай-Балана, называлось «Нечаянная радость», а услышав об одноглазом, окончательно уверилась в том, что похищение Эмрика совершено по наущению Заруга, живучести которого оставалось только дивиться.

Ученице жрецов-ульшаитов не составило особого труда уговорить мальчишку понаблюдать за Домом Белых Братьев. Пара звонких серебряных монет, подкрепленная малой толикой внушения, пробудила в Федре великий энтузиазм, и он обещал не только глаз не сводить с интересующего Мисаурэнь дома, но и проникнуть за ограду, дабы разузнать, где содержится узник, привлекший внимание хорошенькой и щедрой служанки.

Сообщив, где искать ее в случае необходимости, девушка вернулась в дом городского судьи и тут испытала настоящее потрясение. Лагашир, едва ли не полностью исчерпавший свои немалые силы в сражении с «Норгоном» во время прорыва через Глегову отмель и пути в Бай-Балан, благодаря снадобьям отца Хималя и ее собственным неусыпным заботам быстро поправлялся, и, увидев его лежащим на пороге рабочего кабинета Фараха, Мисаурэнь пришла в отчаяние, не зная, что и думать по поводу столь неожиданного ухудшения здоровья Магистра. Жизнь чуть теплилась в его сухощавом теле, и, возложив руки на грудь и живот мага, девушка с недоумением и ужасом поняла, что Лагашир пуст, как выжатая губка. Жизненная энергия покинула его, он был похож на скорлупу выпитого яйца, и, опустившись перед недвижимым телом на колени, девушка подумала, что на этот раз обычными способами мага не удастся вернуть из Запределья. Нащупав чуткими пальцами на горле и животе Лагашира точки возрождения, она, вспомнив все, чему учили ее в храме Великой Жены и Матери, попыталась перелить через свои руки хотя бы немного собственных сил в бездыханное тело Магистра. Никогда прежде ей не доводилось возвращать к жизни тех, кого призвал к себе Грозноглазый Горалус, но, неоднократно присутствуя на обрядовых исцелениях, Мисаурэнь в общих чертах представляла, как надобно поступать в подобных случаях. Сделав несколько глубоких вдохов и напружинив живот, девушка мысленно зажгла в своем чреве Свечу Жизни и ощутила, как от бедер поднимается горячая волна силы.

Поклонники Двуполой Ульши верили, что жрицы Великой Жены Грозноглазого способны передавать свою энергию страждущим и тем самым возвращать к жизни даже тех, кто уже переступил черту. Мисаурэнь тоже верила в чудесные исцеления, более того, видела их в храме Ульши и, почувствовав, как наливаются теплом руки, поняла, что с первой частью таинства справилась успешно — ей удалось вызвать скрытые до поры до времени в ее теле сокровенные силы. Прикрыв глаза, девушка истово шептала слова ритуального обращения к Великой Матери, наблюдая в то же время внутренним зрением за тем, как серебристыми ручейками бежит по пальцам энергия и, подобно вбирающей животворящий дождь земле, пьет ее иссушенное тело мага.

Быть может, обычный человек и не смог бы воспринять этот щедрый дар, но Лагашир не зря получил звание Магистра прежде, чем иные из его обучавшихся магическому искусству сверстников достигли первой ступени посвящения. Он умел многое такое, что было не под силу убеленным сединой магам, и даже в бессознательном состоянии не утратил навыков, обретенных в результате упорных тренировок…

Ощутив нарастающее головокружение, Мисаурэнь убедилась, что жизнь возвращается к ее подопечному, и поспешно откачнулась от тела Лагашира. Ритуальное исцеление — операция чрезвычайно серьезная, жрицы Ульши готовятся к нему тщательнейшим образом, а процесс восстановления сил требует известного времени даже при наличии укрепляющих снадобий, но у девушки не было под рукой ничего подходящего, и, попытавшись подняться, она поняла, что сделать это не в состоянии. Оставалось только одно средство — сон. Веки ее отяжелели, закрылись, и, позволив мышцам расслабиться, Мисаурэнь тряпичной куклой осела на застеленный пушистым ковром пол.

Но даже впадая в беспамятство, девушка не могла избавиться от вопросов, преследовавших ее с того момента, как она увидела недвижимое тело Лагашира и ощутила, что жизни в нем осталось меньше, чем вина в кружке горького пьяницы. «Что заставило его рисковать собой? Кому и ради чего отдал он все силы души своей? Даже сражаясь с глегами, Магистр не истратил столько энергии, сколько здесь, в рабочем кабинете Фараха, где ему решительно ничего не угрожало. Так почему же он сделал это? Что ценил Лагашир выше собственной жизни… или без чего теряла она для него всякий смысл?..»