Темная сторона Москвы - Мария Артемьева Страница 15

И, замахнувшись рукой мертвого Марка, перекрестил демона слева направо, разбрызгивая кровь:

— Изыди, проклятый!

Но это была не рука Марка. Это оказалось все же кропило со святой водой.

* * *

После той памятной для инока Иосифа ночи дьявол в стенах богадельни окончательно утратил силу. Он еще пытался обмануть Иллариона и монахов, затаиваясь на время или перебираясь со своими бесчинствами то в трапезную монастыря, то на конюшню. Но раз от разу делался слабее и ничтожнее.

Пять недель читал Илларион с иноками молитвы в стенах богадельни, пять недель противостояли они вместе бесу, и утих, наконец, проклятый, сдался. Илларион для полной уверенности прожил в стенах обители еще десять недель, а в мае покинул Москву, вернулся во Флорищеву пустынь вместе с Иосифом и Марком.

Вскоре после того хождения в столицу сделали Иллариона митрополитом Суздальским и Юрьевским, а спустя 12 лет он умер.

Над кротким и спокойным Иосифом, ходившим вместе с преподобным Илларионом на духоборство в Ивановский монастырь, собратья в пустыни долго подшучивали. Трудно было поверить им, что такой робкий и слабый человечек вроде Иосифа Рябика, может как-то внезапно все свои «страхи растерять», совершенно переменившись характером.

Потому что после Москвы Иосиф до удивления уже ничего и никогда не боялся. А на подначки светло улыбался, щурился, в небо и отвечал просто:

— Где мои страхи? Да бросил! Далеко… У черта, на Кулишках. [2]

* * *

А духовная битва не замирала. Проклятие довлело над этим клочком московской земли, и силы зла не оставляли его.

Ровно через столетие после духоборства Иллариона с чертом Ивановский монастырь сделался местом заключения одного из самых страшных российских демонов, память о жестокостях которого не зажила и по сей день.

Как ни странно, этот ужасный демон была… женщина. Да к тому же еще молодая и хорошенькая.

Дарья Салтыкова овдовела в 26 лет и сразу сделалась полновластной хозяйкой дома, богатой опекуншей двух своих сыновей.

Но ни молодость, ни богатство, ни знатность, ни красота, не были ей впрок…

2.

«Она»… Опять страшная «она»! С некоторых пор государственный землемер капитан Николай Андреевич Тютчев, человек отнюдь не робкого характера, с беспокойством замечал в себе нехорошие признаки какого-то расслабления воли. Впервые он оказался в столь странном и затруднительном положении.

Думать о «ней» было ему настолько мучительно, что он даже в мыслях запрещал себе произносить имя. Известное дело: скажи «черт» — тот и появится!..

А ему ох как не хочется, чтоб Дарья появилась! В особенности — после того случая…

Пребывая в хмуром настроении, Николай Андреевич удивлялся самому себе. Главное — ведь было бы что, а то — баба!

Когда речь шла о женском поле, бравый капитан полагал, что искусством избавляться от надоевших любовниц он, как человек зрелый и опытный, овладел уже вполне. И уж на этом-то пути препятствий никаких возникнуть не может. Но с Дарьей Николаевной Салтыковой получилось неаккуратно.

Если уж разбираться, так это его собственное легкомыслие всему виной. Он поступил неосмотрительно, согласившись на близкую с нею связь. Одно время ведь он полагал, что это только на пользу будет его делам.

У самого капитана состояния серьезного не имелось. И, когда дальний родственник, Иван Никифорович, женатый на родной сестре Дарьи, Аграфене, познакомил капитана с соседкой, она, тридцатилетняя аппетитная вдовушка, Николаю Андреевичу понравилась. А что?

Женщина в самом соку, хозяйственная, родовитая… Почему бы и не жениться? А уж богатство ее заставляло весьма даже средние достоинства рассматривать с преувеличением, как бы сквозь зрительную трубу: симпатичная супруга — хорошо, ну а богатая — прямо красавица, куда как лучше!

Но после… Насторожила Николая Андреевича атмосфера в доме Дарьи Николаевны. Оба ее сына нежную матушку не любили: дичились и боялись, и это было заметно.

Таких угрюмых детей редко увидишь; казалось, они никому не доверяют. Как два звереныша, мальчишки избегали людей, стараясь не вступать в общение с редкими гостями дома. В семейство Салтыковых вообще мало кто был вхож; в основном, только родственники да лица низкого звания, прислуживающие своей помещице мелкие чиновники.

С родственниками общались по необходимости; с чиновниками и священниками — по делу.

Скоропалительно вступив с предполагаемой невестой в излишне близкие отношения, заметил Николай Андреевич в этой внешне приятной набожной женщине черты странные, необъяснимые.

Характером госпожа Салтыкова оказалась тяжела. То, что на людях представлялось застенчивой скромностью, при близком общении обернулось нелюдимой замкнутостью и лицемерием, ревностное боголюбие — истеричностью и склонностью к мистике, женская пылкая горячность — дикими вспышками звериной похоти, отягощенной садистическим сластолюбием.

И была Дарья Николаевна чрезвычайно, не по-женски даже как-то, практична и деловита…

До жути.

Николай Андреевич вздрогнул от воспоминаний.

Припомнились ему лица дворовых людей и прислуги в доме Дарьи: таких запуганных, изможденных лиц нигде, даже в каторжном остроге, не доводилось ему наблюдать. Главное, что удивительно: всегда эти люди в движении, снуют по дому, крутятся, точно белки в колесе, постоянно и непременно при деле. Но ни на одном лице даже случайно улыбка не мелькнет; и тихо, как на погосте: во всей усадьбе ни шороха, ни звука без приказа хозяйки.

Вечно тоскливые глаза, пустые, даже мертвые какие-то. Ровно и не люди это, а тени в Дантовом аду. Томятся в вечном плену, где самим Сатаной утверждено: «Оставь надежду, всяк сюда входящий!»

И посреди этого ада — хозяюшка Дарья Николаевна. Тоже всегда чем-то занятая, деятельная, энергичная…

«Уж если хозяйка чего захочет — тут же ей вынь да положь. А нет — она все одно своего доколотится!» — тихо сказал как-то угрюмый кучер Салтыковой своему помощнику. Николай Андреевич эти слова случайно подслушал. Его тогда еще поразило это странное выражение — «доколотится».