Свой среди чужих  - Виктор Тюрин Страница 14

В госпитале задержался на сутки, а потом просто сбежал, прихватив на кухне три банки консервов и буханку хлеба. Спустя три часа я был у цели, вот только то, что мне довелось увидеть, совсем не понравилось. Стоило мне выглянуть из-за дерева, расположенного на опушке леса, где-то в трехстах метрах от деревни, как я зло выругался. Надо мной словно злой рок висел. На фоне трех десятков домов стояли два грузовика, толпа крестьян, мужиков и баб, окруженные дюжиной немецких солдат. Крестьяне смотрели и слушали немецкого лейтенанта, который что-то им читал по бумаге. Рядом с ним стоял мужчина в пальто, с белой повязкой на рукаве, который переводил сказанное офицером. После того как лейтенант закончил читать, он повернулся к большому сараю, стоявшему на окраине деревни и громко крикнул:

– Donnerwetter!! Живее!!

В следующую секунду из-за сарая показались два солдата с канистрами в руках, которые время от времени плескали бензин на его стены. Несколько женщин из толпы жалостно заголосили. У мужчин лица напряженные, хмурые, злые, а пальцы сжались в кулаки – они бы уже кинулись в драку, вот только в руках у немецких солдат – винтовки. Как говорится: плетью обуха не перешибешь, и все равно нашлись две совсем отчаянные головы. Сначала из толпы на солдат кинулся мужик в драной телогрейке, из которой торчала вата, но получил стволом винтовки в живот, утробно застонал и, согнувшись, упал на колени. Второго ударили прикладом в лицо, и он рухнул на землю как подкошенный, а тем временем поджигатели отбежали от сарая. Один из них понюхал свои ладони, затем тщательно вытер их об отсыревшую шинель и только после этого достал спички. Чиркнул и бросил горящую спичку на бензиновую дорожку. Все это происходило в гробовом молчании, и только тогда, когда огонек побежал к сараю, люди закричали.

Только когда огонь полностью охватил сарай, лейтенант дал какую-то команду. Немецкое оцепление рассыпалось, и фрицы как ни в чем не бывало принялись собираться. Несколько женщин и мужчин кинулись к лежащим на земле сельчанам, но большинство так и осталось стоять, глядя, как пламя пожирает сарай. Стоило мне увидеть, что несколько солдат грузят туши свиней в одну из машин, то окончательно понял, что происходит, хотя до этого уже знал о подобных мерах из инструкции по умиротворению оккупированных районов № 9 от 15 октября 1942 года. В свое время (в группе Камышева) мне нередко приходилось изучать подобные документы. Выдержка из этой инструкции гласила: «Уничтожение отдельных партизанских отрядов не решает проблемы ликвидации партизанского движения в целом, ибо практика показывает, что это движение возрождается снова, как только карательные части меняют дислокацию. Только полное уничтожение материальной базы в труднодоступных, в силу природных особенностей, районах может отнять у партизан способность к возрождению новых отрядов. Ввиду этого охранным частям предлагается произвести изъятие и вывоз продовольствия из всех труднодоступных районов. Продовольствие, которое в силу тех или иных причин не может быть вывезено, должно безжалостно уничтожаться. Не может быть пощады в отношении кого бы то ни было! Только коренное истребление материальной базы приведет к умиротворению территории. Населению должно быть разъяснено, что виновником его бедственного положения является контакт с партизанами».

Немцы не спеша загрузили ящики, корзины и мешки на машину, после чего расселись и уехали. С откровенной злобой я проводил глазами машину с гитлеровцами.

«Вот же сволота фашистская! Из-за вас меня крестьяне голыми руками разорвут, стоит только показаться в этой форме им на глаза! И сразу вилами! Два удара – восемь дырок! Мать вашу! Охренеть, как мне весело живется!»

Люди тем временем бросились к сараю и попробовали тушить пламя. С одного угла им удалось его сбить, и они сразу стали разбирать и оттаскивать обгорелые бревна и доски. В толпе радостно закричали, стоило им увидеть, что мужчинам удалось вынести несколько мешков, но только они успели это сделать, как обвалилась прогоревшая крыша. Пламя взлетело чуть ли не до небес, и колхозники отхлынули в разные стороны, но затем снова стали вилами и граблями разгребать и растаскивать бревна, пытаясь спасти то, что еще не сгорело.

«Это надолго, – подумал я, после чего, отломив от буханки кусок, стал с аппетитом жевать, а затем вскрыл ножом банку консервов. За едой продолжал внимательно наблюдать за колхозниками и только поэтому вовремя заметил, как крепенький дедок отозвал одного из подростков, что-то ему сказал, после чего тот быстро зашагал в сторону леса. К тому моменту, как я прикончил тушенку, он добрался до леса. Я сразу двинулся за ним. Подросток быстро шел, но при этом соблюдал осторожность. Несколько раз останавливался, оглядываясь по сторонам и прислушиваясь к лесным звукам. Было видно, что даже в сумерках он легко ориентируется, но при этом было видно, что по лесу толком ходить не умеет. Пару раз оскальзывался, а один раз споткнулся, да так, что только чудом не упал. Когда он в очередной раз резко остановился и стал внимательно вглядываться в полумрак, я понял, что мы пришли к границам партизанского лагеря. Паренек тихонько свистнул пару раз, потом после короткой паузы еще раз свистнул. Раздался легкий шорох, затем негромкий голос спросил:

– Сенька, ты?

– Я, дяденьки. В деревне беда. Дед меня прислал. Немцы приехали…

– Давай сюда, парень. Здесь расскажешь.

Мне незачем было прислушиваться к разговору, и я осторожно стал обходить дозор сбоку, настороженно оглядываясь по сторонам. Что, если у них кроме постов, секреты расставлены? Так оно и оказалось. Партизан, сидевший в секрете, в метрах тридцати от места, шевельнулся, видно повернулся, прислушиваясь к разговору. Вычислив его местонахождение, я подкрался к нему, затем точным ударом в висок отправил его в бессознательное состояние. Аккуратно положив тело на землю, а рядом с ним винтовку, я двинулся в сторону лагеря. Вскоре деревья расступились, и я оказался в партизанском лагере. Землянки. Три деревянных сруба. Чуть дальше поляна, где под навесом кроме грубо сделанных столов и лавок стоял нахохлившийся часовой. Рядом стояла военная полевая кухня. Только я успел все это рассмотреть, как дверь одного из бараков распахнулась, вырезав в темноте светлый прямоугольник. В проеме показался парень, который побежал к одной из землянок. Часовой встрепенулся и перехватил его на бегу вопросом:

– Гришка! Чего там случилось?!

– Да Аховку фашисты разграбили!

– Вот суки фашистские! – с чувством выругался, услышав эту новость, часовой.

Спустя пару минут из землянки, куда нырнул посланец, выскочило два человека, на ходу надевая телогрейки, и быстрым шагом направились к бараку.

«Начальство собирается. Совещаться будут».

Часовой, сонное и скучное существование которого было резко нарушено новостью, вместо того, чтобы по всем правилам нести караульную службу, стал с каким-то настороженным вниманием следить за дверью партизанского штаба и поэтому не заметил, как за его спиной возникла темная фигура. Засунув его под стол, чтобы не сильно бросалось лежащее на земле тело, я подошел к срубу и открыл дверь. Зашел. При свете двух ламп-коптилок, сделанных из латунных гильз, сидело четверо мужчин и парнишка из Аховки. Трое из них сидели за столом, а еще один командир вместе с парнишкой сидел на лавке, стоящей у стены. Все пятеро сейчас таращили на меня удивленные глаза. Перед ними стоял самый настоящий фриц.