Золотая пуля - Юрий Некрасов Страница 14

Выстрел.

И осечка.

– Было бы так просто. – Мормо качнул головой. Его губы покрывала сетка мелких белых шрамов. Похоже, ему зашивали рот.

«Еще проще». – Роб нажал на спуск. Боек с хрустом вышел на удар. Щелк.

Осечка.

Не может быть. Это же не автоматический пистолет!

Джек пожал плечами, широко развел руки и поднял над головой, словно молился. Кожа на лице монстра пошла волнами, рваная, обгоревшая, неряшливо собранная.

Роб взвел курок. Барабан подставил новый капсюль.

– Молюсь за тебя, – прошептал Мормо и замер неподвижно.

Щелк. Осечка! Щелк. Осечка.

– Хорошо, – сказал Роб, но револьвер не опустил. «Поучи меня, праведник, как падших ангелов истребляют?» – вспомнилось вдруг. Был у них в армии один отмороженный тип, Ассегай Смит… Когда убивал священников-мексов, всегда так говорил. А остальные смеялись. Больше всего на свете Ассегай любил убивать священников.

«Я тоже смеялся».

– Мама не очень страдала, а вот сестра ужасно, – сказал Мормо.

Роб скосил глаза на старуху с дочерью – они здесь? – и обнаружил, что соль заключила их в идеальный бриллиантовый саркофаг, затянула предохранительной пленкой. Под ее саваном они лежали безупречные, беспечные, святые.

– У тебя ее лицо, – продолжал Мормо, – мамы. Поэтому мы вообще говорим с тобой. Мы, считай, родственники. Не по крови, так по коже. Ты уж не подведи. Не становись таким, как я. Тяжело душе в мертвом теле.

– Это все? – спросил Роб. Он поднял револьвер и вдавил себе в лоб. Боль, как всегда, помогала.

Мормо покачал головой. Скрежет.

– Ты побежишь, но останешься на месте. Соль расплавит время, и ты захлебнешься им, застынешь, как в янтаре, и мысль меееееееееееееееееееедлеееееееееееееееееееееееенно станет рваться наружу. Но на ее зов никто не придет. И тогда ты прозреешь.

– А если вот так?!

Роб подскочил вплотную, вогнал ствол револьвера Мормо меж ребер. Где там твое черное сердце? Щелк. Осечка. Идиот! Пропал…

– Можно еще лучше. – Великан накрыл руку Роба своей огромной ладонью, «уокер» перетек в нее, как кипящее масло. Мормо приставил револьвер к виску, взвел курок. Воздух сочился сквозь зубы чудовища с тихим свистом. Джек Мормо зажмурился и в три секунды отщелкал весь барабан себе в голову. Без толку.

– Не мы здесь решаем. Она! – указал стволом на бомбу, и тут же грянул выстрел. Роб мог поклясться, что Мормо не нажимал на спусковой крючок, но пуля радостно срикошетила о корпус бомбы, ободрав с нее пласт заржавленной коры. На темном металле проступила алая капля.

– Нам положен разговор, – гигант наклонился к стрелку и протянул ему «уокер» на открытой ладони, – потом попробуешь меня убить. По-честному. Так завещано.

– Я ухожу. – Роб выбил револьвер из его руки. Тот полетел под ноги, отскочил, выщербив кусок соли. – Мне плевать! Мне плееееевать. Это никогда не станет вновь моей войной! Никогда, слышишь?!

– Но это война – для всех. Нельзя отказаться от воздуха, которым дышишь.

Роб заткнул бы уши, но одной руки не хватит на оба уха. Поэтому он загорланил, лишь бы не слушать:

– Яяяяяяяяяяяяяяяяяяяяяяяяяяяяяя человееееееееееееееееееееееееек постояяяяяяяяяяяянной печалиииииииииииииииии!

Он уходил все дальше и дальше. Пустыня разворачивалась перед ним, соль мешалась с песком, на горизонте барханы песка переходили в купола бурых холмов, поросших жесткой степной травой. Надвигался вечер, испитый, измученный насилием, залитый багряной кровью неба. За Робом тянулась цепочка следов. Он знал, что ветер боится трогать их. Ветер заползал в его одежду и засыпал в карманах.

– Яяя – вечныыый неудааачник… – пел Роб. Но жалость к себе не оставляла его.

Плевать. Лучше дырка в голове, чем этот затянувшийся фарс. Он шел.

– Много лет я кормлю эту бомбу душами, – как ни в чем не бывало продолжал Джек Мормо, не повышая голоса, но отчего-то каждое его слово безошибочно достигало ушей Роба. – С годами она начала требовать все больше и больше. Точно беременная мать, все соки которой уходят плоду. Души не хотели оставаться в моем старом теле. Они вертелись и выпендривались. Знаешь, у пойманных душ очень острые зубы. Они прогрызали во мне дыры. Но я приучился их латать. Я всех зашил.

Чем дальше отходил Роб, тем слышнее ему становился каждый шорох, каждое движение Мормо. Даже не оглядываясь, Роб ясно видел, как тот садится на гроб и вытягивает свои неимоверно длинные ноги. Вот он начинает сдирать с себя куски металла, расшатывает и выдирает пластик. Там что-то шипит и бьет паром. Отчаянно, яростно.

– Меня прозвали хозяином змей, хочешь узнать почему?

Роб не хотел. У него ныли зубы, и главным его желанием было отлить. «Дойди до машин, – твердил он, – они совсем близко, там найдется щель, закоулок, дойди до машин. Там сделаешь все свои дела».

Мормо бесцеремонно схватил Роба за плечо и развернул. Не так уж далеко стрелку удалось уйти. Джек сбросил плащ, большая часть чужеродных пластин валялась у его ног, по груди бежали черные арабские потеки крови. Черт! Да это же татуировка. На глазах у Роба ее завитки и линии ожили. Они превратились в десятки голов, хвостов и туловищ. Змея, сотканная из дыма, грязи и нефти, нырнула под кожу на груди Мормо и вынырнула из-под ключицы. Синие очки больше не сверкали. Джек Мормо стоял тусклый и смертный. Тело его кишело змеями. Позади лежал гроб, припорошенный солью.

– Давай. – К ногам Роба, крутясь, подкатился револьвер. – Пора.

Тттттттттттттттттттттттттттттттттттттттттттттттт, – затрещал воздух, позволяя. Роб наклонился и подобрал «кольт». Пора было приниматься за дело.

* * *

Роб молча смотрел, как Мормо подтягивает свой гроб, садится перед ним на корточки и откидывает крышку, небрежно, привычным жестом пианиста, вышедшего к инструменту.

Солнце облило сцену нестерпимым жаром, погрузило в кипящее масло, зажало меж двух листов оргалита. Мормо собирался, снаряжал свои агрегаты, кряхтел и подкручивал. Роб стоял, заледенев. Сейчас это случится. Джек поднял на него глаза. Он снял очки! Сперва Робу показалось, что глаз у того нет – две багровые раны, но потом он вспомнил: «Не смотри ему в глаза! Так глядит сам Дьявол!»

Джек Мормо выпрямился и оказался громадиной, выше десяти футов, ноги его вытянулись, как гофрированные ходули, он покачнулся, пальцы его удлинились, они сжимали рукояти невиданной машины, Роб отказывался верить своим глазам. Так вот почему иглы! Его швейная машина стреляет, как пулемет. Мормо поднял ее из гроба легко, двинулся на Роба, но не вперед, а танцуя, обходя по кругу, руки все время дергались, стригли небо, и только по звуку рассекаемого иглами воздуха Роб сообразил – началось!

Правое плечо распороло острой рассыпчатой болью. Роб выстрелил туда, где мелькал Мормо, но пуля застряла в воздухе. Она билась, ввинчивалась в желе, в которое превратился воздух, кусалась, но двигалась рывками. Мормо тысячу раз мог уйти от нее, он даже изгибался, репетируя это па, но пленка внезапно порвалась, пуля сбила с его груди металлическую пластину, а Роб заорал от докатившейся боли. Иглы торчали из его плеча, как у дикобраза.