Мерцающие - Тед Косматка Страница 14

– Ты видишь перед собой одну вторую корпускулярно-волновой природы света, – сказал я ему.

– А как выглядит вторая полвина?

Я включил датчики. Интерференционная картина распалась на две отчетливые полоски.

– Так.

– О, – сказал Забивала, – я об этом слышал.

* * *

Мы стояли в лаборатории Забивалы. Лягушки плавали.

– Они ведь сознают, что такое свет? – спросил я.

– Глаза у них есть.

– Да, но сознают ли они его?

– Да, на зрительные стимулы они реагируют. Охотники должны видеть добычу.

Я склонился над стеклянным аквариумом.

– Но мне нужно знать, сознают ли?

* * *

– Чем ты раньше занимался?

– Квантами.

– То есть? – переспросил Забивала.

Я попробовал отговориться:

– Разные проекты. Твердотельные фотонные устройства. Преобразования Фурье, жидкостный ЯМР.

– Преобразования Фурье?

– Система уравнений, позволяющая перевести волновую функцию в визуальную форму.

Взгляд Забивалы напрягся. Он повторил очень медленно, подчеркивая каждое слово:

– Чем занимался ты, конкретно?

– Компьютерами, – признался я. – Мы работали с компьютерами. Квантовые вычисления до шестнадцати кубитов. Мы сотрудничали со стартаповой командой молодежи. Те были прикладники, а я занимался теорией.

– А прикладной частью кто?

– Мой друг Стюарт. Он интересовался задачами динамического моделирования. Как упаковать в поверхности побольше полигонов при передаче объема на плоскости.

– И что получилось?

– Мы на порядок величины увеличили точность моделирования, но наткнулись на ограничение вычислительной мощности системы. Под конец мы с помощью преобразований Фурье переводили волновые кривые в визуальную форму.

– Волны в изображение?

– Угу.

– Зачем?

– Для меня это было вызовом. Убедиться, что такое возможно. У других имелись более существенные причины.

– Например?

– Пробить предел полигонного бюджета системы. Для эффективной передачи объема. Стюарт занимался усовершенствованием железа. Проектированием. Организацией собственной фирмы. На самом деле таким вещам всегда находится применение.

– Получилось?

– С фирмой? Да, она сейчас базируется в Индиане.

– Нет, с компьютером.

– Ах, ты об этом. В некотором роде. Мы достигли шестнадцатикубитного когерентного состояния, а для его расшифровки использовали ядерный резонанс.

– Почему же «в некотором роде»? Значит, не получилось?

– Нет, система работала – определенно, работала, – сказал я. – Даже когда ее отключали.

* * *

Два дня, пока Сатвик налаживал световой сигнал, я возился с ящиком.

Забивала доставил лягушек в субботу. Мы отделили здоровых от больных, здоровых от уродцев.

– Что это с ними? – спросил Сатвик.

– Загрязнение.

Одна лягушка походила на паука – из задней части торчали кривые суставчатые лапки. Когда Сатвик взял ее в руки, лапки задергались. Одна судорожно распрямилась.

– Загрязнение так действует?

– Да – на земноводных. Чем сложнее организм, тем многообразнее воздействие. Земноводные – очень сложные организмы.

– Бедолаги! – Сатвик отбросил лягушку, и она шумно плюхнулась в другой аквариум.

Джой работала рядом, в своей лаборатории. Заслышав наши голоса, она вышла в коридор.

– Трудишься по выходным? – спросил, увидев ее в дверях, Сатвик.

– Обычно по выходным здесь тихо, – ответила она. – Я провожу самые тонкие опыты, когда никого нет. А вы? Вы теперь все вместе работаете?

– Главный у нас Эрик, – возразил Сатвик. – Я просто немножко помогаю.

– А, значит, за пропавшие выходные в ответе Эрик? – Она вошла в лабораторию, ориентируясь на голос Сатвика и нащупывая пальцами стену.

– Похоже на то, – признал я. И вбил последний гвоздь в угловой стык. Конструкция получилась хлипкая, фанерный ящик в два квадратных фута с маленькой лампочкой на проводе – ради нее пришлось разорить ночник в доме Сатвика.

– Я слышала, ты отсюда уходишь? – обратилась ко мне Джой.

Неловкий момент. Забивала оторвался от своих аквариумов.

– Пока не ушел, – ответил я.

– Так чем же вы заняты? – спросила Джой.

В ответ на взгляд Сатвика я кивнул.

И Сатвик объяснил, как умел только Сатвик. Она поморгала пустыми глазами. И осталась.

Забивале мы отвели роль контролера.

– Опыт проведем в реальном времени, – сказал я ему. – Без записи с датчиков, только с лампочкой-индикатором в ящике. Когда я скажу, встанешь здесь и будешь следить за сигналом. Вспышка означает, что датчик обнаружил электрон. Понимаешь?

– Да, понятно, – протянул Забивала.

Сатвик нажал копку, запустив поток электронов. Я наблюдал фосфоресцентную картину на экране: полосы интерференции, уже знакомое чередование тени и света.

– Ну, – обратился я к Забивале, – теперь смотри в ящик. Скажешь, когда увидишь свет.

Забивала заглянул в ящик. Он еще молчал, когда картина интерференции пропала.

– Да, – сказал он, – вижу.

Я улыбнулся. Ощутил тонкую грань между известным и неизвестным. Погладил ее.

Я кивнул Сатвику, и тот нажал кнопку отключения пушки. Я обернулся к Забивале.

– Ты, наблюдая световой сигнал, обрушил вероятностную волну. Принципиальное доказательство получено.

Я обвел взглядом всех троих.

– Теперь проверим, все ли наблюдатели созданы равными.

Забивала посадил в ящик лягушку.

– Ну вот она – черта перехода. Взгляд на импликат.

Я кивнул Сатвику:

– Включай пушку.

Он нажал кнопку, машина загудела. Я посмотрел на экран. Я закрыл глаза, чувствуя, как бьется сердце в груди. Я знал, что в ящике, повинуясь сигналу с одного из двух датчиков, загорается лампочка; я знал, что лягушка видит свет. Но, когда я открыл глаза, на экране светилась все та же картина интерференции. Лягушка ничего не изменила в системе.

– Еще раз, – попросил я.

И еще раз. И еще.

– Ну? – взглянул на меня Забивала.

– По-прежнему интерференция. Вероятность не коллапсировала.