Техно-Корп. Свободный Токио - Виталий Вавикин Страница 14

Грань реальности и вымысла стала зыбкой. С одной стороны были кредиты, долги, необходимость ремонта, с другой… С другой появился Есида – возможно, лучший любовник, которого когда-либо встречала Кейко. Лучший не потому, что он разбирался в сексе, а потому, что все его странности были такими же, как и у нее. К тому же с Есидой Кейко чувствовала, что может начать все сначала, повторить все то хорошее, что было у нее с Хироси, но уже осталось в прошлом, потому что Хироси двигался дальше, вперед. А двигаться вперед было страшно. Токио пугал и манил Кейко. Но она не хотела возвращаться в этот город. Не хотела, но знала, что вернется, как только нейронные издательства примут ее реконструкции. Она покинет Хоккайдо и потянет за собой Хироси, но, как только Обихиро останется за плечами, все изменится. Она изменится. А меняться Кейко не хотела. Хироси хотел, а она – нет. Поэтому и появился Есида – человек, с которым можно было прожить заново все, что у нее было с Хироси. Есида не возражал. Он и сам, кажется, хотел прожить заново часть своей жизни.

О его женщине они почти не разговаривали. Она представлялась Кейко серой и безликой. «А может быть, он видит и меня такой же серой и безликой?» – подумала она однажды, и мысль эта засела в голове, не давая покоя. Да, с Хироси она была личностью, нейронным реконструктором, а кем она была с Есидой? Наверное, именно поэтому они и расстались. Нет, конечно, причины были придуманы совершенно другие, но в базе лежал именно страх превратиться в серую и безликую мышь. Тогда же Кейко решила, что пришло время завести ребенка. Она сама обратилась в местную технократию и получила родовой сертификат, затем пришла к Хироси и сказала, что пришло время двигаться дальше.

– Если, конечно, ты простишь меня, – сказала она.

Хироси простил. Спустя четыре месяца они взяли еще один кредит и купили электронного пса. Хироси хотел купить синергика, тем более что банк давал беспроцентный кредит, но это показалось Кейко слишком дорогим приобретением. Да и не хотела она синергика. Мыть посуду и стирать белье она может и сама. К тому же для этих целей есть и менее дорогие машины. Да и о собаке Хироси мечтал, казалось, не меньше, чем о ребенке. Мечтал, конечно, о живой, но живая стоила дороже, чем вся их жизнь. Во всем городе было две живых собаки. Деревья – и те в основном росли искусственные.

«Мир умирает, – подумала Кейко. – Весь мир умирает. Лишь люди продолжают плодиться. И чем больше становится нас, тем меньше остается места миру».

Эти мысли несли опустошение. И в этом опустошении, глядя на все свои созданные реконструкции, Кейко поняла, что это совсем не то, чего она хочет, это лишь тени, призраки ее настоящих чувств и мыслей. Даже в партии технологических нигилистов она была ближе к своей сути, чем сейчас. И если это понимает она, то поймут и нейронные издательства. Гонораров не будет. Ничего не будет. Лишь разочарование. Нужно сделать что-то свежее, новое и настоящее…

Последовавшие за рождением ребенка три года Кейко посвятила созданию новых нейронных реконструкций, отказавшись ото всех, что создала прежде, включая успешные работы для партии ТН. Теперь Кейко не думала о гонорарах, не думала о Токио, не думала о Хироси, устроившемся на вторую работу, чтобы справиться с выплатами кредитов, ставшими особенно ощутимыми после того, как пришлось снова обращаться в банк, чтобы отремонтировать старый дом и наконец-то сделать сыну нормальную детскую.

Кейко была очарована своими идеями, рисуя в нейронных реконструкциях человека как часть природы, часть мира, где нет места машинам, ненужным технологиям и псевдопрогрессу, о котором кричали технократы. В ее понимании машины, находившиеся под контролем людей, уничтожали мир, планируя в конечном счете уничтожить человечество. Кейко не думала о гонорарах – она готова была отдать права на издание бесплатно, лишь бы эти идеи жили. Вот только нейронные издательства не готовы были принять это. Идея была слишком свежей и слишком старой одновременно. Кейко критиковали за громоздкость нейронных реконструкций, за тяжесть от использования этих программ. Никто не отрицал ее талант, они лишь хотели, чтобы она изменила ход своих мыслей. Так было вначале. Потом издатели устали делать авансы, и на Кейко обрушилась критика, на горизонте замаячил новый кредит, который придется взять, чтобы оплатить образование сына, а в глазах Хироси появились первые проблески усталости.

Если бы Кейко умела делать что-то еще, кроме нейронных реконструкций, то она бы делала, но она не умела. Поэтому оставались лишь издатели. Так на свет появились первые реконструкции, которые пришлись им по вкусу, – Кейко не изменила себе, она просто стала больше мечтать, вычеркнув из реконструкций реализм, но оставив надежды о возрождении искусства, природы и животного мира. Нейронные издатели приняли реконструкции для пробного издания, но критики тут же пустили их ко дну, обвинив автора в утопических взглядах и отсутствии реализма. Кейко приняла замечания и попыталась подстроиться.

Когда Юдзо пошел в школу, она еще продолжала свои попытки. Видела усталость в глазах Хироси, но продолжала, хотя и понимала, что нейронные издатели уже поставили на ней крест. Кейко работала спешно и хаотично. Заканчивала одно и тут же начинала другое, понимая, что реконструкция не удалась. Идей было много, и Кейко хотела реализовать все, а потом… Потом начнется что-то новое. Еще один этап жизни.

В день, когда Кейко впервые увидела странную механическую ворону, она работала над очередной своей «последней» реконструкцией. Это начинало раздражать – стоило ей только уверовать, что идей больше нет, что нейронная модуляция станет действительно последней, подобраться к концу и получить очередной отказ и порцию критики (хотя критики в последние годы почти не было – работы Кейко перестали просто-напросто замечать), как в голове тут же появлялась новая идея. Идея приходила во снах, в случайно подслушанных разговорах на улице…

Странная ворона тоже была идеей. Правда, в ту ночь, когда Кейко увидела ее впервые, это еще не было идеей – так, всего лишь очередной механический клон. Но потом Кейко увидела ворону снова. Это случилось на следующий день. Электронная птица сидела на ветке синтетического дуба и недовольно клевала его кору, словно раскусила подделку.

«Машина раскусила машину», – хмыкнула Кейко.

Ворона недовольно каркнула, расправила крылья и, сорвавшись с ветки, полетела прочь. Ее движения не были механическими. Кейко проследила за ней взглядом. Ворона превратилась в черную точку, растворилась в небе, но Кейко увидела ее снова в этот же вечер. Ворона сидела на дереве возле дома тетки. Кейко заметила ее и забыла, зачем пришла в дом родственников. Ворона была настоящей. Кейко поняла это так внезапно, что у нее перехватило дыхание. В понимании не было логики – только чувства. Как любовь, как вид материка для потерпевших кораблекрушение, которые уже потеряли надежду спастись.

Кейко смотрела на птицу и пыталась вспомнить, сколько всего живых ворон осталось в мире. Дюжина? Чуть больше? Да и те все в зоопарках… Ворона увидела, что Кейко смотрит на нее, отвечала несколько секунд на взгляд человека, затем каркнула и улетела. Это было чудо. Настоящее чудо. И сердце билось так сильно… Кейко подумала, что сейчас не время, чтобы встречаться с теткой. Она должна сохранить в себе эти восторженные чувства, должна придумать, как передать их в нейронной реконструкции.