Клан быка - Иван Тропов Страница 14

— Значит, на блокпосту отсиделся, говоришь… — пробурчал сатир.

Леха с самым невинным видом кивнул, чуть пожав плечами, — ну да, отсиделся, откуда вообще взялись какие-то сомнения? — и тоже оглянулся на лощину.

От изумрудного и идеально ровного газона, травинка к травинке, ныне почти ничего не осталось.

Всю лощину перепахали очереди от миниганов — цепочки маленьких черных кратеров от разрывных пуль. Пропалины от струй огнемета, почти слившиеся в одно сплошное черное пятно, между которыми почти не осталось травы. Последние трупы Пупсика и Крысенка еще чадили.

Вокруг холма — это уже сам Леха постарался, орудуя огромными копытами, — чернели ямы и кучи вывороченной земли.

Целая сеть крошечных окопчиков. Перед каждым бруствер из трупа Пупсика или Крысенка — теперь уже и не узнать, кто где был, все сильно обгоревшие. Для того и нужны, чтобы принимать на себя очереди минигана и струи огня. Эти ребята и большие, и в тяжелых бронежилетах.

Красоткины трупы на такое не годились — маленькие и недолговечные. Очереди миниганов рвали их в клочья за один проход, а огнемет превращал в крошечную горсть обугленных черепков. Зато они годились для другого…

Самое главное оружие было выше, за этой полосой земляных укреплений. На склоне холма.

Отсюда, почти с двухсот метров, трупы складывались в буквы: «ЛОХИ». Это из трупов Крысенка и Пупсика. Повыше еще одно слово, на этот раз только из трупов Красоток. Подлиннее и еще недостроенное: «МАЛЕНЬК». Дальше начатое «И», пока только вертикальная спинка из двух трупов Красотки.

Эти простые буквы выводили из себя куланутую малышню, и выводили здорово, до поросячьего визга. Между делом они пытались раскидать эти буквы — и ошибались грубее и чаще.

Пупсик налегал на «лохов». Крысенок — этот явно посообразительнее, и его куда сильнее бесило недостроенное слово.

— И не стыдно тебе? — спросил сатир.

Леха покосился на него, но ничего не сказал.

— Они же дети! Тебе что, никогда не говорили, что глумиться над детьми нехорошо? Маленьких обижать — низзя!

Сейчас он говорил без тени иронии, но за два дня, проведенных здесь, Леха уже привык к этим постоянным подколкам.

— Дети — цветы жизни, — невозмутимо отозвался Леха. — Их либо в воду, либо в землю.

Сатир хмыкнул, а Леха вздохнул. Сатира-то можно провести на невозмутимом голосе. Вот если бы еще внутри был хоть след этой невозмутимости…

Ночью толком выспаться не удалось. Едва закроешь глаза — и тут же кажется, что именно сейчас на лугу взбухли туманные шары, пронзаемые желтыми вспышками.

Всю ночь вздрагивал и то и дело открывал глаза — не появились ли на лугу карапузы? Или еще кто-то решил заглянуть в обучалку…

И бои с карапузами вовсе не такие уж легкие, как это кажется сатиру. Малейшая ошибка — и горящий бензин…

Леха стиснул зубы, не давая воспоминаниям целиком всплыть из памяти. Отгоняя их — к черту, к черту! — и без того паршиво.

Так, надо успокоиться.

Хоть немножко, хоть чуть-чуть…

— Смотри, не все коту Масленица, — покачал головой сатир. — Если этот Пупсик догадается потереть куки, и эти двое у себя тоже потрут, будет тебе и новая лощинка, с иголочки, будет и праздник. Без наскальных надписей и без укрепрайона. Посмотрим, как ты тогда зашутишь. Сдается мне, они уже почти все твои шуточки выучили, только надпись тебя еще и спасает… Леха вздохнул. Тут сатир прав. Карапузы штурмовали лощину второй день подряд. Вчера — часов шесть. Потом, слава богам, случился перерыв на сон, и вот теперь опять, с утра пораньше! Изредка уходили ругаться в чат, но с упрямством, достойным изучения арифметики и зубрежки неправильных глаголов, возвращались обратно.

— Интересно, они когда-нибудь учатся?… — пробормотал.

— Может быть, — отозвался сатир.

Пожал плечами:

— Каникулы.

— А-а… Черт! Никогда бы не поверил, что буду так ненавидеть каникулы… Но сатир уже не слушал. Он задумался, провалился глубоко в себя, и только пальцы едва заметно подрагивали, потирая золотое кольцо в ухе. Что ж, хорошая идея… Леха опустился на землю, поджав под себя ноги. Закрыл глаза, попытался прогнать напряжение, расслабиться. Мысли лезли в голову, но если не давать им пускать корни, а тихонько отталкивать прочь, как дохлых медуз, качающихся в морских волнах… Кажется, начало получаться… В бок пихнуло. И еще раз, настойчивее. Леха вздохнул и открыл глаза. Приступ задумчивости у сатира прошел так же быстро, как и налетел.

— Ты вот что, рогатый. Тебя, похоже, скоро переведут в полноценные игровые зоны, и…

— Так скоро? Ты же говорил, через неделю?

— Говорил, — согласился сатир как-то подозрительно покорно. И тут же взорвался: — А еще я тебе говорил, что не фиг было народ крошить! Говорил?! Что не хочешь подыхать, просто бегай! Говорил?! А ты что? Самый умный? Ну вот теперь и воняй! Слишком хорошую статистику набрал за два дня, на лохастого новичка ты уже не тянешь. Так что все, кончилась твоя халява. Сразу в основные зоны пойдешь!

Сатир даже всхрапнул от избытка чувств, но взял себя в руки.

— Ладно, это все фигня, если между нами, девочками… Ты вот что запомни, — заторопился он. — Никому ничего не говори. Ни как тебя зовут, ни за что попал. Никому и ничего. Понял?

— Да у меня ничего такого, — начал Леха. — Я же рассказывал: просто случайная авария, и…

— Слышь, ты! Парнокопытное! — взъярился сатир. — Ты по-русски понимаешь?! Я тебе…

И замер на полуслове.

Так и застыл с открытой пастью и вскинутой рукой, с уставившимися в одну точку глазами, совершенно неподвижными.

Замерли, повиснув в воздухе, капельки слюны, брызжущие из его вонючей пасти.

Шум ветра в ушах, шелест пожухлой травы, далекий грохот прибоя — все это пропало, скрывшись под ватной тишиной.

Леха попытался двинуться, но не смог. Будто окунули в невидимый цемент, мигом застывший. Все вокруг превратилось в одну огромную фотографию, и он был просто еще одним ее кусочком…

А потом все исчезло.

По глазам резануло, как ножом. Леха зажмурился, и тут навалился жар. На голову, на спину, сдавливая с боков… Заползая в ноздри удушливой сухостью…

Кожу над копытами обожгло. Леха зашипел сквозь зубы, переступил, но стало только хуже. Копыта еще глубже вошли в это обжигающее. Податливое и рассыпающееся, как…

Стараясь не вдыхать жар, пышущий в ноздри, Леха чуть приоткрыл глаза.

Ноги по щиколотку увязли в песке. Мелкий, как пудра, и рыжий-рыжий, почти ржавчина. Во все стороны. Куда ни кинь взгляд — дюны, дюны, дюны. До самого горизонта, как-то незаметно переходящего в небо, — мутное, грязное, выгоревшее.

Оттуда дул жаркий ветер. Тащил по дюнам тучи пыли, крутил волчки из песка. Над всем этим висело солнце — и палило, палило, палило…