Подземный Венисс - Джефф Вандермеер Страница 14

— А, хреновы шлюхи, подохнуть бы вам с вашим искусством!

Над головой вздымаются двухсотфутовые городские стены в ярких зеленых бликах, озаренные также кострами стражников, и приставшие на ночь дирижабли отбрасывают на потоки прохожих огромные тени.

Ошеломленная городом больше, нежели ожидала, ты на миг замираешь на месте и беспомощно озираешься, проклиная себя за глупость. Неужто уже потеряла?..

И вдруг накатывает волна великого облегчения: впереди, ближе чем в двадцати метрах, мелькают знакомый хвост и пушистый задик. Сурикат залезает на эскалатор на тротуаре. Ты продираешься сквозь толпу, толкнув мужчину, который тебя облил, и успеваешь запрыгнуть на ступеньку, отстав на тридцать метров от Сальвадора. Теперь он — только пучок шерсти среди суетливых ног. И вдруг пистолет в кармане куртки совершенно перестает быть надежным средством защиты от города. Ты одинока. Никто из твоих друзей и не знает, что Николас пропал. Полиция тоже не в курсе. Исчезни сейчас, и брат навеки сгинет вместе с тобой: вы же, в конце концов, двое в одном, а город бесконечен — лабиринт, хрустальное зеркало, сломанная игрушка, вкус непереваренного времени.

…Тут сурикат (приходится верить, что это именно Сальвадор) прыгает со ступеней, и ты отчаянно расталкиваешь пешеходов локтями, умудряешься соскочить где нужно на потрескавшийся бетонный тротуар. Знакомая пушистая фигура впереди поворачивает за угол.

Устремляешься следом — и попадаешь в пустой тупик.

Хихикаешь, фыркаешь, усмехаешься. Просто стоишь, таращась перед собой, не зная, что думать дальше. Внутри нарастает молчание, какого ты не ведала прежде. Гомон толпы, мягкое шипение воздушных подушек, треск мяса на придорожном гриле — все это гаснет, остается лишь грохот в ушах, блестящие капли воды на трубах, вспышки в глубине глаз.

Куда он делся? Вопрос уползает куда-то в тишину. Ты шагаешь в конец проулка. Помои. Помойки для помоев. Гнилые объедки, сладковато-кислый запах. Бутылки, разбитые. Голая краснокирпичная стена, как насмешка над твоими усилиями.

Прислоняешься к ней, оглядываешься на хаос главной улицы, и как только стена растворяется, а ты проваливаешься насквозь, сознание странным образом раздваивается: ты словно уже бывала здесь, ночь за ночью, преследуя Сальвадора, и всякий раз застревала в тупике, пока сегодня не разрешила загадки… потом не остается времени ни на что, кроме этого падения сквозь стену, мельтешения красок, серости, не видной с улицы, и наконец, когда ты приземляешься на жесткую платформу и над головой мерцают звезды — надо же, звезды! — по сторонам разливается смутная зелень.

Удар выбивает из легких воздух, и только теперь ты начинаешь догадываться, что преграда была голограммой и что Сальвадор может ринуться в атаку прежде, нежели вернется дыхание. Вскакиваешь на ноги, еще не оправившись от испуга. Позади серая стена, впереди… лес.

Как назвать сон, который вовсе и не сон? Такое чувство, словно вдруг обнаружилась потайная комната в давно привычном доме. А ты вообще-то когда-нибудь знала этот город?

Ты стоишь на стальной платформе, под ногами — мощенная белой галькой дорожка, мерцая в лунном свете, сбегает в долину, поросшую темными елями. Слышится торопливое журчание, и где-то на краю зрения, наполовину скрытый ветвями, чуть видится красный с белым мостик, плавно изогнувшийся над ручьем. Сверчки и редкие цикады бормочут песни. В иссиня-черном небе, среди звезд и блуждающих облаков с млечной подкладкой, хлопают крыльями ночные птицы, попискивают летучие мыши.

Этот заповедник, эта полоса дикой природы шириной в пятьдесят метров справа и слева зажата небоскребами, но тянется вперед до самого горизонта, а значит, прямо к морю.

Тебя изумляет густой запах еловой хвои, как и сам воздух — чистый, свежий. Луна, не замутненная чумными желтыми выбросами, ярко сияет над головой, окрашивая серебром колючие лапы деревьев и целый лес.

Но несмотря на разлитый повсюду мир, в голосе цикад сквозит безнадежность, и ты внезапно чувствуешь себя уязвимой, открытой опасностям. Хотя Сальвадора не видно, он может наблюдать из укрытия, и что, если на платформу явится кто-нибудь еще?

Ты отправляешься вниз по дорожке, поначалу неуверенно подбирая блестящие белые камешки. Очень скоро тропа ныряет в гущу елей, и небо еле проглядывает сквозь ветви. Вот что такое иллюзия, мелькает в твоей голове, а тупиковая стена должна быть реальностью, а ты просто грезишь, грезишь, грезишь.

— И как это все можно было упрятать? Нет, правда? — Ты так потрясена, что думаешь вслух.

Трудно представить, какой ценой был создан голографический щит, какого изощренного умения потребовал. (Тут же возник и второй вопрос, на который ты не желала бы получить ответ: почему сюда так легко было попасть?)

Во время работы над самыми разными программистскими проектами через твои руки прошла тысяча планов и карт города, и хоть бы раз тебе пришло в голову, что чего-то не хватает, хоть бы раз подумать: «Вот тут какой-то прогал. Что-то здесь явно удалили». Никогда в твоем сердце не отзывалась эхом странная пустота…

Но хуже всего — это место очень красиво, настолько, что остается лишь раствориться в его правильности. Нежно шелестя в еловых кронах, ветер доносит морской аромат, к которому примешивается мятная свежесть опавшей хвои. Так вот где должны были прятаться хитрые звери из района Толстого, покидая сотни секретных убежищ, чтобы подлунными лучами прогуляться к морю по белой галечной дорожке.

За спиной хрустят, перекатываясь, камешки. Ты замираешь, уходишь с тропы и, спрятавшись под елью, достаешь пистолет.

Шум нарастает, и вскоре, озаренные лунным светом, отмытые от заразы и грязи, появляются две темные фигуры. У первого незнакомца извилистый длинный нос — это, должно быть, ганеша. Второй, повыше и тоньше, похожий на горностая, — наверняка еще один сурикат. Пара проходит мимо, давясь смехом, обмениваясь веселыми посвистами, пощелкиваниями, повизгиваниями. Получается, между собой эти существа не разговаривают по-человечьи. А зачем?

Луна окутала их тела голубовато-зеленым свечением. Запах шерсти усилился.

Пропустив собеседников, ты украдкой выбираешься из укрытия и следуешь за ними, чувствуя себя такой незащищенной… Спустя время деревья начинают редеть, их сменяет диковинный частый кустарник, а потом узловатые корни, ползущие по солончаковой почве, вязкой, почти как настоящая грязь. Дорожка из белой гальки заводит в настоящую топь — узкую полосу, окаймляющую ручей, который бежит под мостом. Из топи смотрит миллион глаз на тонких стебельках: тысячи манящих крабов щелкают клешнями, наблюдая за твоими шагами. На панцирях играют призрачные блики.

Идешь по мосту. Вода внизу темно-синяя, ни следа химикатов — похоже, постарался очень мощный фильтр, — и сквозь нее серебристо поблескивают невиданные трехглазые рыбки; все в чешуе, точно средневековые воины в кольчугах, они что-то бормочут и по-стариковски выпячивают губы, а в их безостановочной суете читается ледяная разумность.

За мостом ели снова обступают дорожку. В воздухе так разит сурикатом, что тебя безудержно тянет чихнуть. Между косматыми кронами мерцает какое-то сияние, не от луны, и ты идешь за ним. Каждый шаг заводит все глубже в какую-то странную сказку. Загадочный свет, одновременно яркий и рассеянный, умирающий, обрисовывает ветви точеным рельефом, покрывает землю разгорающимися золотистыми отблесками. Вскоре уже приходится огибать их, обходить стороной, подбираясь ближе, только если подвернется укрытие — раскидистый куст или очень толстое дерево. До слуха долетает смех, щебет разговоров и время от времени — душераздирающий звериный вопль. Вокруг живым туманом клубится, прожигая воздух, мелкая мошкара.