Ночная охота - Юрий Козлов Страница 14

Антон подумал, что самая сладкая отныне для него надежда — завладеть старухиной зажигалкой. Ему захотелось, чтобы это время пришло как можно скорее. Ему — зажигалка, а Елене пусть остается почет. Из всего виденного Антоном в этом мире зажигалку можно было сравнить разве лишь с дозиметрическим столбом.

Он вдруг ощутил в голове странную свистящую, как после хорошего шприца с наркотиком, вороночку. Некая неожиданная антимысль превратила все его предшествующие мысли и умозаключения в ничто, в пыль. Такое обычно происходило, когда факты вступали в абсолютное противоречие с его представлениями об этих самых фактах. Новая реальность всегда начиналась с ничто, расчистки фундамента, превращения прежней реальности в уносимую ветром пыль. «Почему она здесь? — посмотрел на Елену Антон. — Одна-одинешенька и в лохмотьях?»

Антон перевел дух. Давненько он так напряженно не думал. Наверное, на лбу у него вспухли жилы, а воздух над головой расплавился.

— Я ничего не понимаю, Елена, — честно признался он. — И, видимо, не пойму, пока ты мне не объяснишь. Поэтому я прекращаю думать. Давай выпьем! За старость — время мудрости, спокойствия и… — чуть было не сказал: «подарков». — Если ты когда-нибудь захочешь мне объяснить, я буду рад.

— Когда-нибудь, — Елена залихватски опрокинула кружку, закусила червями. — Скоро, — икнув, качнулась на крыльце.

Антон увидел, что она сильно пьяна. Но мгновение спустя Елена сидела прямо, смотрела ясными трезвыми глазами в огонь, беснующийся в тесном жестяном коробе. Самогон действовал на нее как-то пунктирно.

— Как успехи в охоте? — спросила Елена.

— Завтра утром замочу первого, — вместо охотничьего азарта Антон ощутил неурочную жалость к зверю, ставшему почти ручным. В том смысле, что зверь сжирал подкормку, не приводя сородичей. То есть решил, что Антон должен кормить его потому, что он такой любитель этих самых зверей. — А потом они у меня пойдут по графику.

— Когда-то эти животные назывались крысами-пасюками, — сказала Елена. — Они были раз в десять меньше нынешних.

Антон пожал плечами. Когда-то на земле было много разных зверей. Как, впрочем, и людей, говорящих на разных языках. Сейчас остался единственный вид. Как, впрочем, и разные люди превратились в единственный, говорящий на одном языке народ. Потому и называется: «зверь», что некого больше так называть. Кроме, конечно, человека. Крыса так крыса. Впрочем, говорили, что где-то сохранились и другие звери — не крысы. Кто-то где-то кого-то видел. Антон сам ни разу не видел, поэтому не верил.

— Я читал, раньше и мухи были другие, — заметил он. — Маленькие и не такие твердые. Ведь не убить гадину! Зимой они куда-то пропадали. Не то, что нынешние — жрут сквозь снег!

— Раньше это были два совершенно разных вида насекомых — мухи и тараканы. Они жили поблизости от людей, там, где грязь. После повышения уровня радиации они у вас соединились в один. Почему они не замерзают зимой, я не знаю. Нормальные тараканы погибают при четырех градусах тепла по Цельсию.

— Елена, — подлил ей в кружку Антон, — а там, где рестораны на светящихся сваях, звери и мухи разве не такие, как здесь?

— Нет, — покачала головой Елена, — там очень много разных. Особенно бабочек и певчих птиц.

— Что такое бабочки? — спросил Антон.

— У них большие красивые крылья, — объяснила Елена, — они похожи на цветы и живут среди цветов.

— И, как наши мухи, пьют кровь и едят дерьмо?

— Они питаются пыльцой, — поморщилась Елена. — Еще у нас сохранились пчелы, они делают мед.

Антон вспомнил: мед — это что-то вроде жидкого сахара. Если бы у них появились такие, как описывает Елена, бабочки, подумал он, их бы в один день переловили-перебили-перестреляли из всех подручных средств.

— Может, и птицы у вас не нападают на людей? — У него закралось подозрение, что Елена издевается над ним. «ЧЕЛОВЕК ЧЕЛОВЕКУ ДРУГ, ТОВАРИЩ И БРАТ», — ни к селу, ни к городу вдруг вспомнил он один из лозунгов коллективистов. Они иногда писали их — почему-то неизменно кроваво-красными буквами — на белых стенах домов. Антон не понимал людей, тратящих время и дефицитную краску на написание подобной галиматьи.

— Нет. С птицами, которые нападают на людей, я познакомилась здесь.

— Они не всегда нападают, — возразил Антон, — например, на меня за два месяца ни разу.

— Потому что выводят птенцов, — объяснила Елена, — зимой они не такие мирные.

— Это наша единственная птица, — с некоторой даже гордостью за опасное отродье произнес Антон. — Она не поет и не живет среди цветов.

— У нас она называется ворона, — скучным трезвым голосом произнесла Елена. Антон понял, что ей надоели его расспросы. Она не может вернуться туда, откуда пришла, и это ее злит. — Наша значительно меньше вашей и никогда не нападает на людей. Хотя меня там не было восемьдесят с лишним лет, может, теперь там все по-другому. — И без всякого перехода: — Я полагала, что главная задача вашей школы — атомизация сознания при помощи возведения индивидуализма в абсолют, когда он, в сущности, превращается в свою противоположность, так сказать, в антиидею. Я, видишь ли, специалист-обществовед, можно сказать, нахожусь здесь в научной командировке… — Помолчала. — Несколько, правда, затянувшейся… Но ты умеешь мыслить логически. Это вселяет определенные надежды. Давай выпьем по последней. Мне пора.

Антон попытался представить себе, какой была Елена восемьдесят с лишним лет назад. Наверное, очень красивой. Сколько же ей сейчас? Антон редко встречал людей старше пятидесяти. Он вдруг ощутил смутное — сродни хватательному рефлексу — беспокойство, суть которого осознал не сразу. А когда осознал, едва сдержался, чтобы не броситься на Елену, не придавить ей горло коленом, не выпытать: где это птицы не нападают на людей, а поют ангельскими голосами, где бродят стада мирных добрых зверей, где на светящихся сваях над океаном устроены рестораны, а над цветами летают эти, как их… бабочки? А выпытав, немедленно бежать туда, задрав последние штаны. Остановила мысль: чего же сама Елена не там? Есть ли туда дорога, если за восемьдесят с лишним лет она не сумела вернуться? «Молодым везде у нас дорога…» — вспомнил Антон слова из тоталитарной песни.

…Кажется, в восьмом классе их возили на экскурсию в большой город в музей. Обедали в городской столовой. Она напоминала огромный сарай с бесконечными рядами столов, лампионами на потолке, грязью на полу. Учитель раздал талоны. За талоны давали тарелку супа, кашу, хлеб и стакан горячей воды. У Антона в супе обнаружилась муха. Гадкая, коричневая, она шевелила волосатыми лапами, потрескивала крыльями и подкрылками, не в силах ни уползти, ни умереть.

Муха напоминала подбитый, вязнущий в болоте, но сражающийся за свою жизнь вертолет. Антон, прочитав лозунг на входе: «КАЖДЫЙ ГРАЖДАНИН ИМЕЕТ ПРАВО НА БЫСТРОЕ И КАЧЕСТВЕННОЕ ОБСЛУЖИВАНИЕ», направился к окошку, чтобы быстро заменить суп на более качественный — без мужественно сражающейся за свою жизнь мухи. «Пошел вон, сволочь, — отогнал его наливающий, — здесь тебе не ресторан!»