Эмбрион. Поединок - Юрий Мори Страница 14

– Тьфу! Да сказки это все! – возмутился Садко. – Нет, ходят людишки какие-то, глупо спорить. Но что людей воруют, это чушь полная. А уж про шары – это вообще бред чей-то. Пьяный. Поменьше картофельного чемеркеса жрать надо. Или хотя бы закусывать плотнее. Надо же! Шары…

Кат навострил уши. Шары? У порчей? Так-так. А вот с этого момента подробнее бы.

– Какие шары, Садко? – лениво уточнил он. Жгучий интерес выдавать этому толстячку не хотелось. Да и дружиннику ни к чему знать, что конкретно сталкеру важно.

– Так это… Стеклянные вроде. – Садко попытался перепрыгнуть рытвину посреди дороги, которую Груздь обошел, и едва не свалился вниз. – Ходит такая байка, что порчи ловят человека, вокруг него втроем становятся, достают эти самые шары и смотрят, а в них – внутри – светится что-то. Я ж говорю, самогон виноват. Людишки они странные, но вам-то что?

– Никакой не бред! – веско сказал бородач. – Мужики проверенные рассказывали.

Кат с бродягой тоже вполне мог бы поспорить. Одна такая несуществующая вещица лежала у него в рюкзаке, плотно завернутая в тряпку рядом с записками Книжника. Мог бы, но не стал. Больше слушать, меньше говорить – все как учили.

Садко, ухватившись за фразу дружинника, начал спорить, бросая чьи-то неведомые Кату имена, даты, названия деревень и вовсе уж мелких хуторов. Груздь вяло огрызался, больше от скуки, но стоял на своем.

Есть что-то такое у порчей, и точка.

Пока спорили, дошли до брошенной деревни. И в хорошие времена так себе было место – избушки деревянные, даже кирпичей не видно, с краю у леса длинные сараи, сейчас все в прорехах, с осевшими крышами. Один сгоревший наполовину. Мрачно все выглядит, неуютно. Оставленные людьми дома и так похожи на надгробные памятники ушедшему времени, а здесь еще и нищета налицо. Без всякого Черного дня.

– Это место знаю! – прервав на полуслове Садко, сказал дружинник. – Год назад я ходил здесь. Дед Иван жил тогда, да, видать, помер уже. Упрямый дед, корову держал.

– Они у вас не вымерли, что ли? – удивился Кат. – Коровы, в смысле? В Воронеже все, кроме свиней, передохло. Ну и морты еще теперь есть…

– А расскажи про мортов, а? – заинтересовался Садко. – Я слыхал, что жуть, а сам не видел.

– Не вымерли, – наконец откликнулся Груздь.

Неспешный он в разговоре, да… Но только в разговоре: когда с крыши одной из избушек, громко хлопнув крыльями, взлетела птица, Кат только автомат с плеча уронить успел, а бородатый уже стоит, расставив ноги, карабин в руках и стволом ведет за птицей. Та громко каркнула, сделала круг над домами и скрылась в сарае.

– Ни хрена себе! – сказал Кат. – Ворона, что ли? А чего здоровенная такая?

– Засрали землю-матушку… – неопределенно откликнулся Груздь, опуская карабин. – Вот и здоровенная. Раньше мелкие, говорят, были. Я-то сам не помню.

Будто отвечая на его слова, пошел снег. Мелкий, назойливый из-за ветра, старающийся запорошить глаза. Хутор с птицей давно остался позади, снова дорога, лес по обочинам и ни малейшего признака людей. Даже три неровные цепочки их следов старательно заносило снегом.

– Еще три часа – и привал, – сказал дружинник. – Там жилая деревня будет, заночуем. Иначе в лесу придется, а это нехорошо.

– Шишовка, что ли? Есть такая, если не вымерла, да. А платить чем? – поинтересовался Садко. – У вас чеки-то есть? У меня совсем пусто. Деревенские жадные, даром не пустят. Я, конечно, концерт могу…

– Нет! – в один голос сказали Кат и Груздь. Потом дружинник достал на ходу самокрутку и прикурил, выпустив богатырское облако дыма:

– Есть у меня чеки, не ссы. Марко дал на дорогу.

Потом закашлялся и выплюнул попавшие в рот табачные крошки.

Разговор скис сам собой. Дальше шли молча, только изредка матерясь на забивающий глаза и настырно лезущий в нос снег.

Первым признаком близкого жилья стала могила. Неровный холмик возле дороги, с косо вбитым почти по перекладину деревянным крестом, на котором ветер шевелил остатки венка из еловых веток. Такое вот напоминание о бренности бытия. Потом впереди над деревьями показались редкие дымки печек, и только позже послышался нестройный собачий лай.

Кат слегка напрягся. Здесь, в области, многое казалось ему странным после жизни под поверхностью в Воронеже и рейдов среди мертвых многоэтажек в поисках товара. Просторы удивляли, редкое и почему-то всегда маленькое жилье, обилие растительности. Но самыми странными, непривычными, заставляющими постоянно быть внимательным оказались собаки. В областном центре их просто не осталось – пошли на корм мортам, которые, по слухам, из собак же и мутировали. В Рамони стаи подчинялись ментальным командам Призрака и тоже казались… ну, если не разумными, то организованными – точно. А вот в этих краях псины были обычными спутниками человека. Соседями. Иногда сторожами, а чаще просто побирушками. Но всегда чем-то одиночным и вроде как неопасным.

Но привыкнуть к ним Кат пока не смог.

– А что? Дошли… – выдохнул Садко, снял шапку и вытер мокрую от пота лысину. – Если чеки есть, так и горяченького похлебаем. А там к ночи и на боковую.

Из первой же избы – побогаче, кстати, чем те, заброшенные по дороге: низ кирпичный и крыша железная, – опрометью выскочила женщина. Была она странной на вид даже по меркам редких воронежских нищих. Цветастый платок, длинный, перевязанный на груди и под мышками крест-накрест, жилет из толстого бурого меха и рубаха до колен. Ноги были голые, да и босиком она по снегу бежала, не заморачиваясь. Лицо в обрамлении распущенных седых волос было веселым. Слишком веселым, неестественным, как на виденных Катом рекламных плакатах прошлого.

– Димка! Димка вернулся! Ой, люди, Димка, сын приехал! – заорала она, подбежав, и с размаху бросилась на шею к Кату. Сталкер оступился от такого напора и чуть не упал.

– Семен, держи дурочку, – гораздо тише сказала вышедшая вслед за ней на крыльцо дома женщина. Она не смотрела на путников, обращаясь к кому-то внутри дома. Оттолкнув ее, по ступенькам сбежал сгорбленный седой мужик в одном валенке и наспех наброшенном на плечи тулупе.

– Или сюда, Матрена! – догнав странную женщину и с трудом оторвав ее от Ката, успокаивающе сказал он. – Иди домой. Не Димка это, обозналась.

Босая доверчиво прижалась к мужику и пошла за ним в дом, шлепая красными от холода пятками по снегу.

– Не Димка? – она обернулась на ходу к Кату.

– Нет. Точно не он, – заверил ее сталкер. Все закрутилось так быстро, что он только сейчас понял, что седая не в себе. Видимо, сына убили. Или пропал. Вот она и поехала крышей.

– У нее когда просветление – венки плетет и на могилу носит. Видели на дороге могилку-то? – так же негромко спросила вторая женщина и спустилась с крыльца. – А потом накрывает и вот… Как сейчас. Во всех сын мерещится.

Кат кивнул. А что здесь скажешь?