Метро 2033: Свора - Сергей Чехин Страница 13

– И погиб из-за этого! За ним собрался? А о нас подумал? Что мы делать будем, если сгинешь?

– То же, что и сейчас. Гнить в помойке и подыхать от голода. Мне такого счастья не надо.

– Герман! Вернись сейчас же!

Он пяткой захлопнул дверь и вышел во двор. Накрытый целлофаном парник нуждался в срочном уходе, но подростка достало таскать воду и копаться в навозе. Пацаны с Завода такой чепухой не маются, для грязной работы есть «левые», и Герман спал и видел, как Капитан пожалует ему настоящий ствол, а кольщик набьет первую татуировку.

Попасть на Завод означало попасть в рай. Самогон рекой, жратвы навалом, охочие до ласк девки и реальные дела, а не мышиная возня. Да, могут убить: крейдеров в городе никто не жалует. Но с тем же успехом сдохнешь и в собственном доме – от голода, чудовища или вражеского налета. Или просто спьяну разобьешь башку об пол. Или даже по трезвяку – поскользнулся, упал, труп, мало ли таких случаев? Да и свои грохнут за милую душу, ведь у «левых» прав не больше, чем у рабов или крепостных крестьян: пока платишь оброк за крышу – не тронут, а если урожай погиб – считай, погиб и ты, так на кой хрен тогда трястись за свою жизнь, коль она что тут, что там и мокрой сиги не стоит. В жопу такие расклады. Лучше прожить год, как волк, чем сто лет – как баран.

Герман окинул снулым взглядом накрытую грязным целлофаном клеть и вытащил спрятанную в водосточном желобе дубинку – черенок от лопаты с ржавым набалдашником и оплетенной шнурком рукояткой. Это лучшее, что он мог себе позволить, ведь шмонать хаты «левым» нельзя, все высотки и промзоны вокруг Завода давно забиты и поделены, и если застукают с хабаром – кончат на месте, и радуйся, если кончат быстро.

Вот и приходится рыться по помойкам и заброшкам, откуда все ценное двадцать лет назад еще вынесли – за два года до рождения славного мальчугана по имени Герман Гридасов. Радовало лишь то, что в наследство от отца досталось приличное барахло: обрез и патроны забрали в общак, а вот одежку оставили. Берцы, теплые джинсы, кожаную куртку и серую толстовку с капюшоном и вышитыми белым цифрами «31» – все заношенное и в заплатках, но у большинства соседей и такого не было. Пару раз особо борзые сверстники пытались отжать шмотки – тогда-то дубинка с набалдашником и пригодилась. Как известно, увесистая палка – лучшее лекарство от жадности.

Но плох тот отец, который оставил только вещи – лицом и телом Герман тоже пошел в предка: высокий, поджарый, с тяжелой челюстью и волчьим взглядом. Волосы, жаль, мамины – каштановые с рыжеватым отливом, вьющиеся и непослушные, даже будучи остриженными на полногтя. Но на этот «недостаток» мало кто обращал внимания, глядя на посеченную шрамами хмурую физиономию и свернутый зигзагом перебитый нос.

Но как же получилось, что сын авторитетного крейдера прозябал на задворках среди «левых»? Во-первых, свадьбу никто не играл и штампов в паспорте не ставил, а для пацанов с Завода люди – тот же хабар: смог – взял, не смог – пришел попозже с братвой и волынами. Но у Родиона Гридасова по кличке Нюхач с матерью Германа все сложилось иначе, по крайней мере, сын ни разу не слышал плохого слова об отце. Он подолгу пропадал на ходках в город, но всегда возвращался с подарками и тратил преступно много времени на семью, рискуя нарваться на непонятки со стороны подельников, у которых постоянные отношения считались непозволительными.

Особенно отец любил возиться с мальчишкой и души не чаял в Сашке, несмотря на ее недуг, проявившийся уже в раннем возрасте. Не очень-то похоже на поведение типичного крейдера, ведь на родню легко надавить, она – якорь, что мешает по первому требованию сорваться в опасное плавание. Родня – это берег, и чем дальше от него, тем сильнее хочется вернуться, а правильный босяк должен быть свободен, как ветер, и верен только главарю. Но Родион считался лучшим добытчиком и превосходным бойцом, поэтому ему многое сходило с рук. Почти все, кроме одного – слава и уважение росли слишком быстро, и тень от них неумолимо подбиралась к незыблемому авторитету Капитана, чего хитрый и предусмотрительный вожак допустить никак не мог. Скорее всего, из-за этого шайку Нюхача и отправили в самоубийственный налет на блокпост шуховцев. Возможно, дело было в ином, но при любом раскладе Герман считал главной целью попасть на Завод – не ради правды, но ради семьи, которая не заслужила позорного, рабского существования.

Но уважение, в отличие от шмоток, по наследству не передается – его нужно зарабатывать самому, и вот здесь начинались проблемы.

Герман прислонился к соседскому забору и трижды свистнул. В доме тут же послышалась возня. Парень сызмала приучил Булку отзываться по первому зову, переняв эту науку из баек старших про японских братков, у которых, если сразу не ответил – вскрывай пузо и радуйся, что еще легко отделался. Грид, понятное дело, так не зверствовал, но частенько угощал товарища подзатыльниками за нерасторопность.

Спустя годы «тренировок» ушастый увалень научился собираться за считаные минуты. Несмотря на врожденную вялость и лицо олигофрена, Булка отличался немалым умом, смекалкой и рассудительностью, но предпочитал держать язык за зубами, отчего прослыл тормозом и тугодумом. Хорошо, что отец незадолго до смерти успел поведать сыну важную вещь: правильный вожак ищет в своих людях в первую очередь слабости, и только потом – сильные стороны, чтобы первые не тревожить, а вторые развить и использовать себе во благо. Проще говоря, на терки идет с языками, а на стрелку – с кулаками.

Парень на всю жизнь запомнил этот пример и строил на нем свою маленькую, но гордую бригаду, готовя ее к великим свершениям. Булка был в отряде за советника, хотя и по тыкве мог надавать в два счета – ручищи во! – жаль, сноровка подкачала. Но для решения вопросов силой в шайке был Хлыст – невысокий, щуплый парнишка, чьи удары без напряга ломали кости и сшибали с ног взрослых быков. Переломанный нос Германа – отчасти его заслуга: в детстве они бились смертным боем, выясняя, кто же будет главным на улице, но один стремился достать до звезд, а второй мечтал, чтобы от него отвалили, поэтому роли распределились именно так, как соперники того заслуживали.

Хлыст напоминал хорька, ходил в рванине и отпустил патлы аж до плеч вопреки всем принятым нормам, внешний вид его, в принципе, мало заботил. Соратники ценили его не за внешность, а враги на собственной шкуре уясняли, что насмехаться над лохмачом – себе дороже.

Это был костяк стаи, в которую они сбились еще щенками; так было проще не только зарабатывать авторитет, но и отбиваться от тех, кто жаждал его отобрать. «Левые», в отличие от заводских, никогда не считались сплоченной общиной, где один за всех, а все за одного. Наоборот – на каждой улице в три дома промышляла своя бригада: в первое время после Войны они стерегли добро от всякого ворья, но с каждым прожитым голодным годом в это самое ворье и превращались, без зазрения совести нападая на соседей. И лишь другая бригада была способна уберечь улицу от разбоя, ведь шмалеры «левым» носить было не по масти, а палками и кулаками отбиться можно исключительно сообща.

И так уж вышло, что на улице Германа жила парочка подростков, прибившихся к банде по собственной воле, хотя Хлыст принял их в штыки, а Булка долго уговаривал главаря прогнать прилипал взашей. А все дело было в том, что эти юные сорвиголовы – сестры, а бабы в банде, да еще и на равных правах с пацанами – страшное западло. И ладно старшая, Ксюха – та брилась налысо, таскала мужскую одежду и вела себя, как заправский урка. Но младшая – Машка по кличке Мелочь – к таким переменам оказалась не готова и тихим хвостиком всюду шлялась за сестрой, бросая тень на всю шайку. И если бы не определенные таланты Ксюхи, обеих послали бы куда подальше. Но девушка дралась, как бешеная кошка, пробиралась в дома без единого шороха и умела вскрывать любые замки кусочком проволоки и гвоздем, поэтому, чтобы не терять столь ценный кадр, пришлось пойти на уступки. Правда, с одним уговором: если кто спросит – девчонки не в шайке, а просто трутся вместе. Это устроило всех. Вот и сейчас, едва услышав свист, сестры заявились на зов аж с другого конца улицы.