Рожденный в сражениях... - Сергей Хорев Страница 13

И так, шаг за шагом, познавая себя и свои возможности. Учась ими пользоваться и делать это так, чтобы не бросалось в глаза окружающим. Первоначальная эйфория прошла достаточно быстро. Проблем возникало не меньше чем преимуществ. За все в этом мире надо платить, или научно выражаясь: «Все перемены в натуре случающиеся такого суть состояния, что, сколько чего у одного тела отнимается, столько присовокупится к другому. Так, ежели, где убудет несколько материи, то умножится в другом месте. Сей всеобщий естественный закон простирается и в самые правила движения: ибо тело, движущее своею силою другое, столько же оные у себя теряет, сколько сообщает другому, которое от него движение получает». Вот. Прав товарищ Ломоносов. «Учиться, учиться и учиться…» — как говорил великий Ленин.

Но уходить в себя и следовать совету — познавай окружающий мир через познание себя, Новиков не собирался. Здесь и сейчас, совсем рядом, жила и кипела энергией и силой ещё великая страна. Страна, ради которой они так рискованно и безвозвратно покинули свое время.

Под предлогом, что простреленное легкое надо было разрабатывать, старался больше общаться. Ведь одно дело помнить как бы своей второй памятью, другое — ощутить это непосредственно самому. Проникнуться желаниями, мыслями и чувствами людей с которыми предстояло теперь жить, работать, а если неудачно сложится то и умереть.

«И где же эта всеобщая недовольность существующим тоталитарным режимом?! Где забитое, униженное состояние народа?! Где всеобщее «глухое» недовольство?! Где?! Мать же вашу, демократов западнорощенных, долларом крещенную, за океаном зачатую!».

Люди как люди и жизнь как жизнь, конечно с поправкой на время. Те же житейские радости и горести. Только эти люди в большинстве своем верили, что завтра будет лучше, чем вчера. И эта их вера подтверждалась не брехней и бесовским камланием с мерцающих (и не мерцающих тоже) экранов, а самой жизнью. Это можно было ощутить, увидеть, потрогать и купить, в конце — концов, самому. Свои особенности были, да и как же без этого — все-таки интервал почти в восемьдесят лет, но касалось в основном это, как бы сказать правильнее, внешних проявлений. Конечно, без идеологической обработки населения не обходилось. Но Господи! Как это выглядело мило и наивно по сравнению с тем ежеминутным, если не ежесекундным, давлением которое оказывалось на людей в далеком двадцать первом веке. Плакаты, транспаранты, партийные и производственные (кстати, действительно в основном посвященные решению производственных вопросов) собрания, газеты, радио и кино. Всё! Закрыл за собой дверь, ушёл с главной улицы, просто задумался и все — ты сам по себе и ни одна сволочь тебе на мозги не капает. Конечно отсутствие телевидения и привычного, как третья рука, компьютера раздражало, но с другой стороны — столько преимуществ! И самое, пожалуй, главное — люди. Открытость, доброжелательность, отзывчивость — мы же про это практически забыли! А здесь, теперь, это в порядке вещей. И ведь после Гражданской войны, со всей её кровью и ненавистью, прошло всего восемь лет. Сколько же мы потеряли в погоне за «ста сортами колбасы»! Стоило об этом задуматься, глаза заволакивало кровавой пеленой, и наружу рвался весь, изрядно, кстати, обогатившийся, матерный запас. Какую страну просрали, каких людей! У-у-у…! Выть хочется, как волку! И так же по-волчьи рвать чьи-то ненавистные глотки. «Ну, ничего, господа пиндосы и их шавки-прихвостни, мы за тем сюда и вернулись. Не смогли, не дали нам сделать этого в наше время, мы до вас отсюда доберемся. Со всей, спасибо вам господа, своей звериной ненавистью. И да поможет нам в этом товарищ Сталин!»

Прошел декабрь. На Новый год, в холле больницы, поставили огромную красавицу елку. Второй год страна официально отмечала новогодние праздники. Вид елки, украшенной самодельными игрушками, вызывал странное ощущение чистой, прямо-таки детской радости и одновременно грусти. Свежий смолистый запах. Нежное покалывание зеленых иголок. Какое-то приятное щемление в груди.

Поздравить с Новым годом бойцов и командиров, находившихся на лечении, в госпиталь пришла целая ватага пионеров. Пели песни, рассказывали стихи. Принесли целую кучу всевозможных, сделанных своими руками, подарков. Но самым неожиданным подарком для Новикова, стал указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении его орденом Боевого Красного Знамени. В списке награжденных были фамилии Блюхера, Рокоссовского и еще около десятка бойцов и командиров. Что Фрунзе жив и здоров, благодаря своей новоприобретенной памяти, Новиков знал, но увидеть своими глазами под указом о награждении «Народный комиссар по военным и морским делам СССР Фрунзе М.В.» было приятно. Значит и это им удалось. И судя по всему, удалось не зря. Армейская реформа не оборвалась в самом начале, а шла полным ходом. По крайней мере, завод Юнкерса работал, и программа строительства флота уже была начата. Большего прежний Новиков не знал. Знания, конечно — сила, но дело это наживное. Благо время еще есть.

Поздравляли с наградой дружно. Выпросили у сестричек спирт, подкрасили его компотом, получился весьма достойный напиток. Начальник госпиталь отнесся к этому благосклонно, не каждый день его пациентов награждают, тем более что народ подобрался тертый и сообразительный. Все прошло тихо и пристойно. Поздравили с наградой. Пожелали, чтоб не последняя. Помянули погибших.

На следующий день, приехал с поздравлениями от бригады бывший майор, теперь уже подполковник Кириченко. Передал привет от сослуживцев и письмо от Кривца. Рассказал, что бригаду переводят на новое место, в Монголию. Пожелал скорейшего возвращения. Вроде бы ничего необычного сказано не было, но на Новикова ощутимо пахнуло домашним теплом. Теперь для него бригада должна была стать родным домом. А теплые отношения с домочадцами, залог спокойной семейной жизни. Да и просто по-человечески приятно. Помнят, уважают, по-своему даже любят. «Хорошее мне наследство досталось. Надо бы его приумножить, а то, как-то не правильно получится». И, похоже, приумножил. Красного командира, орденоносца, а таких было не так уж и много, пригласили выступить перед народом. Рассказать о своих подвигах и о политическом моменте. Деваться некуда, здесь и сейчас так принято. Надо так надо, нам не привыкать, где только и перед кем не приходилось выступать. Выступил. Не думал, ни гадал, товарищ Новиков, что его так понесет. Все-таки гормоны — страшная вещь, когда забываешь их контролировать.

Начиналось все вроде как положено. Первым выступал какой-то партийный краснобай. Говорил что-то удивительно правильное и настолько же неуместное и скучное. А Новиков тем временем приглядывался к «публике». Оказывается, скучно было только ему, а народ слушал внимательно и эмоционально. Здесь еще не разошлись слово и дело. Процесс только наметился. Эта непривычная атмосфера, наверное, и сыграла роль спускового механизма. Когда ему предоставили слово, предварительно оповестив всех о его, товарища красного командира Новикова Николая Максимовича, подвигах и заслугах, зал взорвался аплодисментами. Там в далеком будущем даже всяческих эстрадных звезд так не встречали. Это была не массовая истерика, а действительное восхищение и дань уважения. Вгляделся в эти лица и словно глотнул добрый стакан водки в хорошей и надежной компании, тормоза практически полетели. Нет, сначала, пока рассказывал о подвигах кранных конников и доблестных танкистов, все было пристойно. А дальше… Дальше надо было рассказать о причинах конфликта и его международных подстрекателях. О них родимых, о пиндостанцах. Лучше поэта не скажешь: «…Семен такую речь задвинул, что зажурчал весь паровоз горючими слезами». Это точно, это о нем. Монолог! Театр одного актера! У-у мать! Дорвался до аудитории. После такого, американцами и британцами детей пугать будут, что бы ни шалили. Похлеще всякого буки будет. Какая там «международная солидарность»! Попадись после такого народу какой-нибудь сасшанец или сэр — порвали бы на куски, и не разбирались бы кто он — работяга или «акула империализма».