Капитан Френч, или Поиски рая - Михаил Ахманов Страница 13

Срок в два дня был назначен мной недаром: во-первых, я хотел, чтобы Киллашандра свыклась с мыслью о предстоящем путешествии, а во-вторых, собирался сделать кое-какие приготовления к нему.

Они сводились в основном к покупкам, и мне опять пришлось прибегнуть к посредничеству достойного Жоффрея. Впрочем, это развлекло меня гораздо больше, чем прогулки по магазинам Бейли ат-Клейс, которых я был лишен. Покупка тех или иных вещей — самое заурядное занятие на свете, а вот на аркона, когда он узнал, чего я хочу, стоило поглядеть!

Собственно, все необходимое имелось на “Цирцее”, а чего не имелось, то мои роботы могли изготовить за несколько часов. Но я решил не скупиться и потрясти кошельком, чтобы как следует взбесить Жоффрея. Это была моя маленькая месть — за все страдания Киллашандры, за причиненное ей зло и за все остальное, чего она лишилась по милости Арконата. А приобрела она немногое: отвращение к Божественным предметам, ненависть к своим мучителям да грубую хламиду, в которой тут полагалось щеголять инакомыслящим.

С хламиды мы и начали.

Я заявил Жоффрею, что такой туалет в качестве подвенечного платья меня решительно не устраивает и что я желаю приобрести тридцать сортов лучших тканей, какие только производятся на Мерфи: шелк, атлас, парчу и тому подобное, самого высшего качества и по самым высоким ценам. Еще я подал заявку на женское белье, косметику и те милые пустячки — сумки, пудреницы, изящные флаконы, брошки, кольца да сережки, — что так пленяют женский взор. Половина этих вещиц оказалась греховной роскошью, которую на Мерфи не производили; а из доставленной мне половины я отобрал пяток экземпляров, забраковав остальное как слишком грубые и примитивные изделия, недостойные моей невесты.

Лицо Жоффрея перекосилось. На его глазах нечестивая упрямица Киллашандра покидала суровый мерфийский рай и отправлялась в преисподнюю — весьма комфортабельную и уютную, с шелками и коврами, с бесконечным числом изысканных туалетов, с ларцами драгоценных украшений и с грудами полупрозрачного белья, будившего самые греховные страсти. Не знаю, что он еще себе воображал, но я постарался добить его, потребовав партию самоцветов — рубины и изумруды, топазы и огненные опалы, бриллианты чистой воды и розовый нефрит. Все это водилось на Мерфи в изобилии.

— Собираетесь украсить брачное ложе? — выдавил аркон с кислой улыбкой.

— Всенепременно, — ответствовал я. — Ложе, стены, пол и потолок; а лучшими экземплярами будет усыпана новобрачная. Я немолод, мой дорогой, и не гожусь на роль юного Давида; мой идеал — царь Соломон. Разумеется, в том возрасте, когда он стал седым и мудрым и научился понимать женщин. Пожалуй, это было не слишком хорошо — будить в Жоффрее низменные чувства, алчность, зависть и бессильную ненависть, но я всего лишь человек, и я наслаждался своим триумфом. В конце концов, я имел на это право, так как полтора килограмма платины достаточно веский довод, чтобы оправдать любые мои капризы. Жоффрей потребовал и принял оплату, а значит, моя система ценностей являлась более веской, чем все его благочестивые рассуждения. Я не стеснялся это показать.

— Вы говорили, аркон, что непорочные сестры прекрасно поют. Есть ли записи их хора? Я мог бы кое-что приобрести… вместе с тканями и драгоценными камнями… Расчет — в платине.

Он посмотрел на меня с недоумением, подозревая новую ловушку, но мысль о платине согрела его сердце. На миг мне стало его жаль — но лишь на один-единственный миг. Подумав о тех бесконечных годах, что Киллашандра провела за мытьем кухонных котлов, я настойчиво произнес:

— Ну, что же насчет записей?

Жоффрей молча уткнулся в свой компьютер и через пару минут напряженных поисков пробормотал:

— Кое-что есть… В прошлом году была записана оратория “Поражение ереси”… и еще — благодарственные гимны…

— Гимны не надо, а оратория сойдет, — молвил я. — Ее название кажется мне символическим… Беру!

— Зачем она вам, капитан? Насколько я понимаю, вы не горите желанием бороться в ересью в иных мирах? К тому же запись — предмет священный, и я не могу отдать ее меньше, чем за… хмм… пятьдесят граммов.

— Беру! — повторил я, и сделка свершилась. Я мог позволить себе эту маленькую роскошь — ведь я сторговал Киллашандру на полкилограмма дешевле запрошенной цены. Значит, я мог купить целый десяток этих священных ораторий.