Нептунова арфа - Андрей Балабуха Страница 13

«В квадрат поиска направляются два звена патрульных субмарин из смежных квадратов».

«Срочно остановить их. Дать общий вызов через все буйковые радиогидроретрансляторы».

«Зачем?»

«Там, где погибли две…»

«Погибли?»

«Уверен».

«Понял». — Зададаев не первый год работал с духами и верил их чутью не меньше, чем приборам.

«Где погибли две, погибнет третья».

«???»

«Гипотеза. Но риск слишком велик».

«Вас понял».

«Где бы они ни находились, пусть всплывают на поверхность и возвращаются на Гайотиду. Или ложатся в дрейф. Конец».

Аракелов посмотрел на часы. Итак, у Кулиджа кислородного ресурса остается на пять часов. Пять часов с минутами, которые не делают погоды. А у него, Аракелова, остается часа три. Часа три на то, чтобы понять, что же происходит там, внизу. Когда эти три часа кончатся, он в любом случае пойдет вниз. Это первая заповедь всех, кто ходит вниз: для спасени человека должно быть сделано все. Даже бессмысленное уже. Не только живого, но и мертвого нельзя оставлять его там. Потому что тогда не пойдет вниз другой. Только этот неписаный закон дает людям уверенность. И нарушить его Аракелов никогда не решился бы. Через три часа он пойдет вниз, даже если его ждет судьба двух погибших субмарин. Через три часа, потому что не меньше часа ему понадобится на саму операцию, а на всякий случай нужно взять двойной запас времени. Но эти три часа, которыми он еще волен распоряжаться, должны быть использованы до конца. А это значит думать, думать, думать…

Аракелов оперся руками на станину телетайпа и так и замер, согнувшись, словно стараясь прочесть на остановившейся мертвой ленте что-то очень и очень важное. Внезапно лента тронулась:

«Внимание. Сейчас дадим изображение».

«Понял. Жду».

Аракелов поднял голову к экрану, выступавшему из стены над пультом телетайпа. Изображение уже появилось: в бледном свете прожекторов медленно уползало назад дно, покрытое похожим на мелкий белый песок глобигериновым илом. Там и сям извивались пяти- и восьмилучевые офиуры, а среди разбросанных по дну морских огурцов медленно ползали похожие на улиток гастроподы. Колония губок напоминала клумбу тюльпанов; они на добрый метр тянулись вверх и мягко покачивались из стороны в сторону. А рядом, наполовину уйдя в ил, лежали два неправильной формы куска металла. Первый мог быть чем угодно или остатком чего угодно. Но второй… Теперь гибель по крайней мере одной из патрульных субмарин стала фактом. Патруль борт шестнадцатый… Аракелов на миг склонил голову, а когда снова поднял ее, то металлических обломков на экране уже не было — только ил, редкие кругляши полиметаллических конкреций да раскоряченные звезды офиур…

Патрули погибли. И тогда он — единственный батиандр. Единственный. Значит, выручить Кулиджа должен он. Только он. А для этого он должен уцелеть.

Он вызвал Зададаева.

«Что с японцем?»

«В четырех часах хода. На него не рассчитывай».

«Что с патрулями Гайотиды?»

«Всплыли и дрейфуют. Изображение мы транслировали и на Гайотиду».

«Вас понял».

Аракелов подумал с полминуты, потом решился.

«Мне нужна „рыбка“».

«Рыбкой» именовали в быту второй глубоководный аппарат «Руслана». Настоящее его название состояло из семи букв и четырех цифр, причем буквы шли в такой последовательности, что произнести больше трех подряд не сумел еще никто. Зато на рыбу он действительно был похож: четырехметрова серебристая сигара аппарата сплющивалась с боков, рули направления и глубины напоминали плавники, хотя и непропорционально маленькие для такой туши, а спаренные объективы стереоскопической телекамеры довершали сходство — этакие немигающие бездонно глупые рыбьи глаза. Обычно «рыбка» тащилась за «Русланом» на буксире, выдерживая заданную глубину, но иногда ее спускали с привязи, и она плавала на свободе, повинуясь только приказам собственного недоразвитого — истинного рыбьего — электронного мозга.

Именно это и было нужно теперь Аракелову.

«Вас понял», — ответил Зададаев.

«Заглубите ее на шесть сотен. Потом спиралью радиусом порядка километра — вниз до девяти. Анализы — стандартный набор. Акустический контакт непрерывный. Жду. Конец».

«Понял, — отстучал Зададаев. — Добро».

Изображение на экране медленно смещалось — «Руслан» отрабатывал на самом малом ходу. В блеклом эллипсе электрического света проплывало дно. Фиксация: ерунда, какая-то старая канистра. Рядом с ней — бутылка. Дальше… Фиксация: еще один металлический обломок… Дальше…

Пять минут… Десять… Пятнадцать… «Рыбка» уже заглубилась на шестьсот метров и сейчас начала описывать первую циркуляцию — битком набитая электроникой торпеда, оставляющая за собой цепочку пузырьков отработанного кислорода.

Двадцать минут… Двадцать пять… Время, время, время! У Кулиджа оставалось всего двести пятьдесят пять минут. Следовательно, у Аракелова сто тридцать пять. А потом — вниз.

Только бы «рыбка» прошла!

Лента в окошке телетайпа дернулась и поползла:

«Нету „рыбки“, Саша. — Всего второй раз за три года совместной работы Зададаев назвал его по имени. — Взорвалась. На втором витке».

«Понял».

На самом деле Аракелов ничего не понимал. Что происходит? Что там за чертовщина? Но понять можно было одним-единственным способом — думать. Думать. И еще раз думать.

А что думает сейчас в своем стеклянном пузыре Кулидж? Что думают наверху, в пультовой, Зададаев и ребята? И что думают на Гайотиде-Вест?