Клетка - Игорь Вардунас Страница 13

Февраль 2035

Исправительная колония особого режима для пожизненно осужденных, известная как «Белый лебедь», была одной из самых строгих тюрем России. Откуда появилось такое название, никто не знал: то ли по аналогии с цветом стен зданий, то ли от способа перемещения заключенных по территории – наклонившись вперед и закинув за спину руки, – то ли потому, что во дворе тюрьмы находился памятник белым лебедям. Еще пользовалась популярностью версия про своего рода «лебединую песню» заключенных. Так или иначе, попасть сюда было хуже некуда.

На момент Катастрофы в ИК‑2, расположенной на территории ИК‑1, находилось в общей сложности около трехсот сидельцев, осужденных за особо тяжкие преступления: члены бандитских формирований, лидеры преступных группировок, террористы, убийцы, насильники.

Сотрудники и спецконтингент ИК‑2 выжили. А вот от обитателей ИК‑1 осталось только воспоминание. 31 октября 2014 года Хмарь в первый и в последний раз пришла в колонию, и… люди просто исчезли. Когда мерцающий туман отступил и бойцы «Белого лебедя» пошли на разведку, они увидели, что ворота открыты, а на земле валяются форма и оружие. Внутри все осталось на своих местах – кроме людей. Возле швейных машин, в теплицах, на животноводческой ферме, в пекарне лежали арестантские робы, в коридорах и кабинетах – форменная одежда и оружие сотрудников. В спортзале под одной штангой обнаружились спортивные штаны, майка и нательный крестик.

Намек был понят, и в Хмарь, когда она мерцала, больше никто не совался.

Густой туман всегда клубился, ждал снаружи высоких стен, то подходя совсем близко, то откатываясь так далеко, что можно было видеть гладь соленого озера на месте Соликамска, над поверхностью которого то тут, то там выступали островки, соединенные длинными полосками суши. Иногда только Хмарь становилась на редкость активной и наступала так быстро, что не всегда удавалось скрыться за спасительными стенами колонии. Из уст в уста передавался рассказ о том, как весной пятнадцатого щупальца искристого тумана настигли троих бойцов, возвращавшихся из рейда по остаткам Соликамска. Даня Котов вспыхнул мертвенным голубоватым огнем и сгорел заживо. Серегу Рубазина в буквальном смысле изжевало и выплюнуло красноватыми ошметками в ворота, а Митька Харченко объявился сутки спустя с какой-то оранжевой порослью по всему телу и несколько минут бродил возле тюрьмы, тоскливо завывая и теряя куски плоти, пока его не пристрелили с вышки. Эти трое и стали первыми, останки которых похоронили на форпосте.

Так что за Хмарью всегда наблюдали очень пристально и при первых же признаках опасности бежали под защиту стен, за которые мерцающий туман почему-то не совался.

Наружу боялись выпускать даже животных. Когда-то зону охраняли полсотни собак, большинство из которых уцелели и, успешно плодясь, продолжали служить человеку, в то время как выжившие за стенами превратились в таких монстров, от одного вида которых двухметровый забитый с головы до ног убийца без зазрения совести клал в штаны. Что уж говорить про некоторых свиней и коров…

В колонии еще до Катастрофы имелось свое весьма крепкое хозяйство – теплицы, свиноферма, курятник, так что вскоре даже рискнули и разбили возле самых стен приличный огород, овощи и зелень с которого отлично подходили для обмена с теми, кто выжил в Соликамске и его окрестностях. Под надзором Савелия Павловича Митрофанова, прозванного Мичуриным, хозяйство буквально процветало; старик хоть и был из обычных жителей, пользовался огромным уважением у всех обитателей колонии.

Также на территории когда-то действовал большой цех по производству мебели, и усилиями механиков и простых работяг он был превращен в единую мастерскую, куда стащили все оборудование, которое только смогли достать в городе и окрестностях. Там теперь делали все: от банального пошива одежды до починки инструмента, фрагментов очистительных систем и генераторов.

На фоне произошедших событий отменили ужесточение к тем, кто отбывал в тюрьме пожизненные сроки, и запрет на работу – напротив, теперь это стало их прямой обязанностью, если не хотели умереть какой-нибудь экзотической смертью за стенами. Обитатели «Белого лебедя» разделились на касты, которые объединяло одно: и зэки, и охрана, и мирные жители – все были обречены на пожизненное. Ибо теперь бежать с территории, находившейся в центре озера, погруженного в Хмарь, было попросту некуда, разве что по тропе через болота к Железным. Однако те вполне могли и сожрать, если заявиться без пароля и предварительной договоренности между начальниками.

Так и выживали.

Жили.

* * *

Утро выдалось вполне сносным, но за ворота никому не хотелось просто адски: первое число, как-никак, и с утра опять приходил Дед-из-Хмари, порадовал ответными письмами. Страсть как хотелось перечитывать их вновь и вновь, забив на работу. Разве что в конверте бойца Николаева вместо исписанного листка бумаги оказалось немного черного пепла. Как, откуда? Мешок-то начальник колонии Чулков со своими помощниками на глазах у всех открывал: сотрудникам и вольным конверты вручал сразу же, а лебединые откладывал в сторону, чтобы их потом раздал Герцог. Так что все только плечами пожали. А кое-кто и позлорадствовал. Болт, надо сказать, тоже недолюбливал этого детину: он был уверен, что, не стрясись Катастрофа, тот рано или поздно оказался бы в «Белом лебеде» вовсе не в качестве охранника. И все-таки ему Николаева было даже немного жаль.

Однако жизнь диктовала свои правила: надо было ловить погоду и мирную Хмарь, а также закрепить успешные переговоры, проведенные накануне с Железными. Колонии постоянно требовалось топливо, а значит, и сено для его производителей. Сейчас дополнительный корм был нужен позарез, потому как один вагон с сеном сожрали кочующие крысы – буквально вместе с железными засовами.

Еще до войны многие ученые обращали внимание на тот факт, что метан, вырабатываемый животными, или, как его окрестили еще на заре производства, «пердеж», серьезно способствовал развитию парникового эффекта.

Спустя три месяца после Катастрофы добровольцы, назначенные следить за новой фермой, расселись кто на чем у старенькой грифельной доски в подвале котельной. Похихикивая и перемигиваясь, ждали разъяснений Физика: бывший вундеркинд Петя Семочкин был горазд на всякого рода технические придумки. До того, как попасть в колонию, он блестяще оканчивал последний курс физтеха, но сел за то, что убил соседей по общаге и вахтершу. Трем парням достались множественные ножевые ранения, несовместимые с жизнью, а вечно что-то вязавшей склочной бабе Семочкин воткнул в ухо ее же спицу, которая с хрустом прошла почти насквозь.

– Итак, технари из Аргентины подсчитали, что одна корова выпускает в день около трехсот литров метана, – увлеченно рассказывал Физик. – Этого количества хватит, чтобы холодильник емкостью сто литров работал целый день при температуре от двух до шести градусов.

– И на хрена эта говнотематика? – проворчал кто-то с задних рядов. – У нас подстанция есть. Класть мы хотели, сколько там чего корова выпускает. За своей жопой лучше следи.