Безмолвные - Дилан Фэрроу Страница 13

Данн медленно поднимается на ноги.

Остаться здесь? А куда же мне идти? Я почти смеюсь, но слишком ослабела. Я приваливаюсь к стене дома.

Тяжелые ботинки Данна переступают порог, собаки не отстают. Мои руки немеют, когда я вспоминаю, кто находится внутри.

Моя мать, убитая и окровавленная, лежит на полу. Тусклый свет отражается от рукояти богато украшенного кинжала, торчащего из ее груди.

Я сжимаю челюсти, чтобы не затрястись снова. Крепко зажмуриваюсь.

Когда открываю глаза, из темноты дома появляется констебль Данн. Он держит золотой кинжал, переворачивая окровавленное оружие, изучая его. Свет ослепительно вспыхивает на гравировке рукояти. Я щурюсь, рассматривая странные символы, выгравированные сбоку. Это что, буквы? Взгляд Данна также задерживается на символах, а потом он вытирает кровь и надежно закрепляет кинжал на поясе. Собаки собираются вокруг, рыча и принюхиваясь.

Данн подходит ко мне, его лицо пепельно-серое.

– Какая трагедия, – бормочет он.

Трагедия. Слово эхом отдается во мне. Я боюсь, что меня снова стошнит.

– Кто мог это сделать? – я едва могу разобрать собственные слова.

Данн прочищает горло, присаживаясь рядом.

– Похоже, это дело рук бандитов. Кто бы это ни был, они ушли, – говорит он, – и, судя по всему, очень спешили. Я был недалеко от вас у фермы Рида, когда мы услышали крики. Я ехал так быстро, как только мог, – он ругается, – я просто не так быстр, как раньше, Шай. Прости меня.

Он достает из кармана платок и протягивает мне.

Я беру его и прижимаю к щекам, ожидая, что польются новые слезы, но их нет. Я слишком потрясена, чтобы плакать. Как будто упала с огромной высоты, так что воздуха в легких совсем не осталось.

Платок становится грязным, и я вспоминаю, как скользила и падала, спускаясь с холма. Должно быть, констеблю я показалась диким зверем, вышедшим из леса.

– А что теперь будет? – спрашиваю я. От этих слов у меня перехватывает горло. Я ошеломленно моргаю, глядя на него. Солнце пронзает горизонт, слишком ярко.

Собаки бегают кругами, обнюхивают траву и лают как сумасшедшие. Я не могу думать ясно, совсем не могу думать. Мне и так приходится постоянно напоминать себе не забывать дышать.

– Теперь… – констебль Данн сжимает челюсти, когда он оглядывается на дом. – Я заберу тебя в Астру. Ты ведь дружишь с мисс Фионой из лавки, верно? Я объясню ситуацию ее отцу. Ты сможешь остаться с ними, пока все не уладится, – он ждет моего согласия.

– Вы хотите, чтобы я ушла, – ошарашенно спрашиваю я, – когда где-то здесь уб… – я не могу этого сказать. Страх обвивается вокруг сердца. Убийца. Запретное слово. Я отрицательно качаю головой. Я слишком много должна сделать. Починить сломанные вещи в доме. Очистить кровь. Приготовить траурные ленты. Похоронить маму.

Но, посмотрев на лицо Данна, я не решаюсь продолжить.

– Я должен быть с тобой откровенен, Шай. Оставлять тебя здесь не очень хорошо ни для меня, ни для тебя.

Я пристально смотрю на него.

– Не очень хорошо? – что может быть хуже того, что уже произошло?

– Я имею в виду слухи, которые ходят по деревне, – уклончиво отвечает он, искоса поглядывая на меня, – ну, то, что они говорят… о тебе. Тебе и твоей семье.

Что мы уроды. Что мы прокляты. Что я проклята…

Внезапно я понимаю, хотя темнота, заключенная в этом, настолько ужасна, что я едва не падаю в обморок.

– Вы думаете, что это я… – у меня не хватает слов, и я машу рукой в сторону двери, – что это сделала я?

– Конечно, нет, Шай, – говорит он, и я прерывисто дышу, – но существуют определенные процедуры, – он засовывает большие пальцы за пояс, – мы не можем контролировать то, что думают другие. Эти правила созданы, чтобы защитить тебя. Конечно, тебя можно понять, – он протягивает руку, – мы устроим тебя поудобнее. И я сообщу о смерти. Мы разберемся с этим, Шай. Справедливость восторжествует.

Он хочет взять меня за руку.

– Нет, – я отшатываюсь, подальше от него, – нет, я не могу, я не уйду. Овцы… ферма…

– Шай, – говорит он сердито. Я никогда раньше не спорила с констеблем, и резкость в его тоне пугает меня. Я замираю, глядя на него, чувствуя себя загнанным в ловушку диким зверем. Все, чего я хочу, – запереться в своем доме. Вернуться туда, где безопасно.

Только там небезопасно.

Тело мамы, лежащее по полу.

Он видит мою нерешительность и резко надвигается на меня, хватая за руку. Собаки поднимают лай, и в хаосе шума я впадаю в панику.

– Нет! Стоп! – Не знаю, что на меня нашло, но я не позволю, чтобы меня увели в Астру. По лицу текут неудержимые слезы. – Вы не можете забрать меня отсюда! Вы не можете заставить меня бросить ее!

Я смутно осознаю, что он заломил мне руки за спину и держит так, хотя я продолжаю сопротивляться. Даже когда я разражаюсь рыданиями.

– Не делай этого, Шай. Не спорь со мной, – он говорит тихо, у самого моего уха. Я слышу в его голосе шепот угрозы, смешанной с добротой. – Я делаю это для тебя, – говорит он, – для Астры, для справедливости, – он тянет меня прочь.

Я пытаюсь вырваться в последний раз, вопль вырывается из горла, когда я наваливаюсь всем весом своего тела на его руки.

– Ма! – я кричу, но уже слишком поздно. Он хватает меня за талию и тащит прочь от дома.

Все, что мне остается, – следить за тем, чтобы не упасть, пока мы, шатаясь, спускаемся по склону, а я теряю из виду дом и ферму.

Все, что я когда-то любила, пропало.

* * *

Дни сливаются в тумане. Меня поселили в доме Фионы, ее семья встретила меня с распростертыми объятиями и сочувственными словами, но я едва слышу их. Слова – это слишком тяжело. Мама Фионы заставляет меня заниматься починкой, штопкой и другими бессмысленными делами – но не существует лечебной мази от темной, гноящейся боли, которая живет в моей душе. Время идет либо слишком медленно, либо слишком быстро, в зависимости от того, как много я думаю о смерти мамы. В голове снова возникают образы – ее тело на полу, кровь на стенах. Разговор с бардом на рынке – с Раводом, который на мгновение показался мне добрым. Это ли подвергло нас опасности в первую очередь? Мой разговор с Мадсом, наш поцелуй. Я заснула, пока мама была дома одна. Я могла бы что-нибудь сделать. Могла бы остановить их. И надд всеми воспоминаниями – образ гондальского быка.

Неужели я его потеряла?

Констебль знал бы, если смерть моей матери была бы официальным наказанием за хранение контрабанды – если только кто-то еще не захотел избавить город от моей проклятой семьи, взяв на себя эту работу. Каждый раз, когда я прихожу к этому выводу, меня охватывает паника. Я здесь не в безопасности. Это мог быть кто угодно. Нас учат доносить друг на друга, отворачиваться от тех, кого мы любим.