Эффект Лазаря - Фрэнк Герберт Страница 12

— Несмотря на эти затруднения, данный субъект не является летальным отклонением. — Эти слова, произнесенные судьей, присутствовали в медицинском заключении. Когда сам Киль стал членом Комитета, он выудил свой собственный отчет и прочел его с пристальным любопытством.

«Лицо относительно мало». Именно эти слова и стояли в отчете, в точности те, что он запомнил. «Глаза, один карий и один голубой». Киль улыбнулся этому воспоминанию. Его глаза — «один карий и один голубой» — расположенные практически у висков, позволяли ему взглянуть едва ли не прямо назад, не поворачивая головы. Ресницы у него были длинные, загнутые. Когда он отдыхал, они затеняли его глаза. Время разместило в уголках его широкого толстогубого рта морщинки от улыбок. А его плоский нос почти в ладонь шириной рос, пока не остановился совсем рядом со ртом. Его лицо в целом, если сравнивать с другими, выглядело странно прищипленным сверху донизу, словно после долгих раздумий его приделали в самый последний момент. Но эти глаза, размещенные по краям, именно они были главным в его лице — живые, умные.

«Мне дозволили жить, поскольку я выглядел умным», подумал он.

Именно этого он и искал в представавших перед ним субъектах. Ум. Понимание. Именно это требовалось человечеству, чтобы выпутаться. Сила и прилежание также, но они были бесполезны без руководящего ими разума.

Киль закрыл глаза, и его шея нырнула еще глубже в поддерживающий каркас. Бормотуха оказывала желанное воздействие. Он никогда не прикасался к этому напитку без мысли о том, что источником его являются, как ни странно, смертоносные нервоеды, ужасавшие первопоселенцев Пандоры в те дни, когда из ее моря подымалась суша.

Первые наблюдатели называли их «ордами червей». Эти орды нападали на теплокровную жизнь, выедая все до единой нервные клетки и прокладывая себе путь к мозгу, где и откладывали свои цистообразные яйца. Даже рвачи их опасались. Но вот пришло бесконечное море, и нервоеды сделались подводными жителями, а побочным продуктом их ферментации оказалась бормотуха — успокоитель, наркотик, «напиток счастья».

Уорд огладил стаканчик и сделал еще один глоток.

Дверь за его спиной открылась, и послышались знакомые шаги — знакомый шорох одежды, знакомые запахи. Он не открыл глаза, а лишь подумал, какое это редкостное проявление доверия даже среди островитян.

«Или приглашение», подумал он.

Лукавая улыбка коснулась уголков его губ. Киль ощущал вызванное бормотухой покалывание в кончике языка и пальцев. А теперь уже и в пальцах ног.

«Не шею ли под топор подставляю?»

После вынесения смертного приговора его всегда мучило чувство вины. По крайней мере неосознанное желание кары. Ладно, все сделано так, как записано в постановлении Комитета — но ведь он не такой дурак, чтобы твердить древнее самооправдание: «Я всего лишь выполнял приказ».

— Тебе что-нибудь нужно, мистер Правосудие? — Голос принадлежал Джой Марко, его помощнице, а время от времени и возлюбленной.

— Нет, спасибо, — пробормотал он.

Она коснулась его плеча.

— Комитет хочет снова собраться в одиннадцать ноль-ноль. Мне сказать им, что ты…

— Я приду. — Киль по прежнему держал глаза закрытыми, слушая, как она собирается уходить. — Джой, — окликнул он, — ты никогда не думала, какая ирония заключается в том, что ты работаешь в Комитете — с твоим-то именем? [2]

Джой вновь подошла к нему и опустила ладонь на его левую руку. Под воздействием бормотухи Уорду казалось, что ее ладонь тает, вливаясь в него, что это не только прикосновение, а ласка, достигающая самой сердцевины его существа.

— Сегодня выдался тяжелый день, — сказала она. — Но ты ведь знаешь, как это редко случается. — Девушка, судя по всему, ждала его ответа — а когда ответа не последовало, продолжила. — Я думаю, Джой — отличное имя для такой работы. Оно напоминает мне, как сильно я хочу сделать тебя счастливым.

Киль выдавил слабую улыбку и оперся головой о каркас. Он не мог собраться с духом и поведать ей о собственном медицинском заключении — о приговоре, вынесенном ему.

— А ты и приносишь мне радость, — сказал он. — Разбуди меня в десять сорок пять.

Перед уходом она притемнила освещение.

Каркас, поддерживающий голову, начал натирать ему основание шеи там, где он опирался на кресло. Уорд просунул палец под подголовник кресла и перетянул по-другому его крепления. С правой стороны сделалось посвободней, с левой натирало только сильнее. Он вздохнул и налил себе еще глоточек бормотухи.

Когда судья поднял стройную рюмочку, мерцающий свет вспыхнул в жидкости серо-синими искрами. Она выглядела такой прохладной, такой освежающей, словно лечебная ванна в жаркий день, когда оба солнца полыхают за облаками.

И сколько тепла в этом крохотном сосуде! Уорд уставился на изгиб своих пальцев, обхвативших рюмку. Один ноготь отслоился назад, зацепившись за мантию во время переодевания. Киль знал, что когда Джой вернется, она обрежет ноготь и сделает перевязку. Он не сомневался, что она все заметила. Такие вещи частенько случались, хотя она и знала, что это не причиняет ему боли.

Внимание Киля привлекло его собственное отражение в искривленном стекле. На его кривой поверхности глаза казались еще более широко расставленными. Длинные ресницы, ниспадающие почти до щек, обратились в крохотные точки. Он уставился на стекло прямо перед собой. Нос его выглядел совершенно гигантским. Он поднес рюмку к губам, и отражение пропало.

«Неудивительно, что островитяне избегают зеркал», подумал Киль.

Но ему собственное отражение казалось увлекательным, и он частенько ловил его на блестящих поверхностях.

И ведь позволили же такому изуродованному созданию жить! Тот давний приговор прежнего Комитета всегда удивлял судью. Знали ли тогдашние заседатели, что он будет думать, страдать и любить? Он ощущал, что бесформенные зачастую комки плоти, предстающие перед Комитетом, сродни всему человечеству, если только они выказывают признаки мысли, любви и чудовищной человеческой способности испытывать боль.

Из темного коридора за дверью, а может, откуда-то из глубин его разума, донеслись мягкие обертоны великолепной установки водяных барабанов, затопившие его.

В полудреме, не то во сне, не то наяву к нему пришло утешительное сонное видение — вот он и Джой Марко откатываются на ее постель. Ее одежды падают, открывая нежную мягкость возбужденной плоти, и Киль безошибочно ощущает ответные движения своего тела — и здесь, в кресле, и там, во сне. Он знал, что сон этот — воспоминание об их самой первой близости. Его рука скользнула под ее одежды и прижала ее нежное тело к нему, поглаживая спину. А потом настал момент, когда он открыл секрет мешковатых одеяний Джой — одеяний, неспособных скрыть четкую линию бедер и талии, крепких маленьких рук. Под левой мышкой Джой находилась третья грудь. Во сне-воспоминании она нервно хихикнула, когда его рука наткнулась в своих странствиях на крохотный сосок, твердеющий под его пальцами.