Танцы с медведями - Майкл Суэнвик Страница 12

— Если ты откроешь рот — клянусь, я убью тебя собственными руками.

Воцарилась гробовая тишина, затем Гулагский набрал в грудь воздуха и отчеканил:

— Ты совершил неописуемое преступление против гостеприимства.

У Аркадия отвисла челюсть, но Даргер, всегда соображавший быстро, накрыл рот юноши ладонью.

— А, ты хочешь поведать мне свою версию, да? Как будто я не знаю, — сердито напирал Гулагский. — Что ж, я расскажу ее за тебя: неопытный мальчишка западает на женщину, благосклонность которой он вряд ли когда-либо заслужит. Она — юна, глупа и вдобавок девственна. Вся природа на его стороне. Но кто на ее стороне? Не он! Она обещана другому, более знатному и богатому, чем этот безмозглый юнец. Если мальчишка хоть раз прикоснется к ней, как мне достоверно сообщили, она сгорит. Поэтому, если он желает юной барышне лучшего, то будет помалкивать и оставит ее в полном неведении. Но он поступает не так. Поэтому при всей его страсти в действительности он заботится не о ней. Только о своих собственных чувствах и фантазиях. А к кому он питает чувства? К себе, разумеется.

Юноша попытался высвободиться из хватки Даргера.

— Что ж, этому не бывать. Именем Господа, я клянусь…

— Сударь, не торопитесь! — крикнул Довесок.

— Если кто-нибудь хотя бы прикоснется к Жемчужинам, пока они под моей крышей, — даже если лишь кончиком пальца, клянусь, я сразу же…

— Хватит! — перебил его Довесок. — Подумайте, прежде чем приносить какие бы то ни было опрометчивые клятвы, сударь.

Неожиданно прямо перед Гулагским возник Кощей. Хозяин попытался его отодвинуть, но, не обратив на это внимания, странник железной хваткой взял его за локти и без видимого усилия оторвал от пола. Игнорируя изумление Гулагского, он вымолвил:

— Ты собирался поклясться, что убьешь собственного сына, если он станет перечить твоей воле. Ту же клятву приносил Авраам — но ты не так свят. Господь не настолько к тебе благоволит.

И с этими словами Кощей поставил мужчину обратно на пол.

— Возьми себя в руки и не прибавляй богохульство и сыноубийство к мириадам грехов, уже, несомненно, отягчающих твою душу.

Гулагский сделал десять неровных вдохов-выдохов. Затем, слегка запинаясь, пробормотал:

— Ты прав. К стыду своему, я собирался пообещать нечто безрассудное. Однако должно быть сказано следующее: если кто-либо в деревне хотя бы коснется Жемчужин, он будет изгнан…

— Минимум на год, — вставил Довесок прежде, чем Гулагский успел добавить «навеки».

Гулагский скривился, как будто проглотил жабу, но ухитрился выдавить:

— Минимум на год.

И уселся за стол.

Довесок почувствовал, как напряжение отпускает его. Не стоит впускать в свою жизнь абсолюты. Они имеют обыкновение оборачиваться против самого впустившего.

В этот момент дверь на верхней площадке отворилась и в проеме появилась русская женщина. Гулагский вскочил, опрокинув стул и разинув от изумления рот. Наконец пришел в себя и пролепетал:

— Госпожа Зоесофья. Простите. На секунду мне показалось, что вы… впрочем, не важно.

— В свою очередь, вы, надеюсь, простите меня, что я позаимствовала эти наряды, которые нашла в чемодане на чердаке и которые, как я понимаю, принадлежали вашей покойной жене.

Зоесофья окинула взглядом свою восхитительную фигуру. Она облачилась в длинную красную юбку, доходившую до верха вишневых сапожек, расшитый золотом жакет цвета запекшейся крови поверх белой блузки и лайковые перчатки, полностью закрывавшие запястья. Коричневый шарф был повязан так искусно, что только со второго взгляда можно было заметить под ним второй, телесного цвета, закрывавший нос и рот.

— Вещи просто идеальны. Должно быть, она была очень красивая дама.

В устах обычной женщины подобная речь прозвучала бы высокомерно. Но не в исполнении Жемчужины.

— Да, — севшим голосом отозвался Гулагский. — Была.

— Благодарю вас за возможность воспользоваться ими. Мне надо выйти, а я не хочу привлекать любопытных к своей персоне, поэтому я и переоделась.

— Куда, позвольте спросить, вы направляетесь, сударыня? — вежливо спросил Даргер.

— Мы с мсье де Плю Пресьё собираемся посетить церковь.

Зоесофья плавно преодолела последние ступени, подхватила остолбеневшего Довеска под локоть и увлекла его за собой.

Хотя городок был маленький, но на улицах хватало людей — и экзотические гости вызывали у них крайнее любопытство. В общем, откровенный разговор даже не намечался. Дети бежали за парочкой с улюлюканьем. Взрослые откровенно таращились. Так что, хотя его заботили куда более существенные вопросы, Довесок просто сказал:

— Как вам удалось уломать неандертальцев выпустить вас без охраны?

— А! Кем бы они ни были, неандертальцы все-таки мужского пола — и печален будет день, когда я не смогу убедить мужчину дать мне то, что мне от него нужно. Кроме того, сейчас принц нездоров, значит, я являюсь самым высокопоставленным членом посольства.

— Тогда, вероятно, вы сумеете уговорить наших мускулистых друзей распахнуть шкатулку с казной. Вы с вашими Сестрами Восторга наделали долгов, которые…

— Увы, — небрежно отозвалась Зоесофья, — моя власть имеет пределы. Принц Ахмед уже об этом позаботился.

Церковь (или собор, как ее здесь называли) оказалась красивым бревенчатым строением, увенчанным православным крестом. Интерьер Довеска ослепил. Отчасти дело было в богатстве убранства, поразительном количестве горящих свечей и всепроникающем запахе пчелиного воска, от которого воздух делался тяжелым и душным. Собор пронизывало неземное пение хора. Незнакомая религиозная служба отправлялась полностью по ту сторону иконостаса, так что верующие не могли ее видеть. Но присутствие Зоесофьи все-таки не давало Довеску покоя.

День был будний, и большинство прихожан составляли старухи в черном. Пользуясь наличием в своих домах вкалывающих, как рабыни, более молодых женщин, они могли позволить себе набожность. Нескольких женщин в первых рядах поддерживали заботливые друзья или родственники, из чего Довесок заключил, что это новые вдовы. Наверняка бедняжки молились о том, чтобы пережить предстоящую заупокойную службу. Все были предельно сосредоточенны, и Зоесофье с Довеском удалось проскользнуть внутрь под всего лишь одним-двумя враждебными взглядами в их сторону. Однако, по мнению Довеска, его спутница выделялась среди них как лебедь в стае скворцов. А когда они заняли места в задней части церкви, она, вместо того чтобы отпустить его руку, прижалась к нему еще плотнее: Довесок чувствовал тепло ее бедра и груди, и это тоже очень отвлекало.

Они совсем недолго слушали службу, когда, к полному изумлению Довеска, Зоесофья отступила в нишу в самом дальнем конце церкви и потянула его за собой, чтобы оказаться вне поля зрения паствы.