СССР™ - Шамиль Идиатуллин Страница 12

В этом году сезон выдался суровым и формально мог затянуться: Петрович говорил, что ниже минус десяти будет до середины апреля. Но сидеть из-за нас с вами никому не хочется, даже условно, добавлял он, потому будем следовать инструкции 1978 года. А она предусматривает завершение орденоносной трудовой вахты не позднее 1 апреля.

С этим никто не спорил. Конечно, отмахать здесь лишнюю пару недель – это обеспечить себя и семью на пару месяцев (если сильно не тратиться и в кредиты не лезть). Но очень уж хотелось эту семью увидеть, наконец. Даже Игорю, у которого семьи почти никогда и не было.

И очень уж подорвали холод, грязь, содранные ногти, вязкая возня на карачках в слепой кишке Отчизны и оленина со слипшимися макаронами.

Не одного Игоря подорвали, очевидно. Хотя виду никто не показывал. Мужики кругом неспешно пилили ложками крупные куски и двигали челюстями. Каждый раз так: стоит задавить писк желудка первыми глотками, дальше кусок в горло не пропихивается. Приходится смазывать тракт сладким чаем и кусками масла, держать размеренный темп и не думать о еде.

А как тут не думать?

Луценко, на правах повара уклонившийся от совместной трапезы, долго сдерживался, но до завершения процесса не дотянул.

– Народ, – сказал он. – Послезавтра уезжаем, а оленина остается. Надо с нею что-то делать.

– Сжечь, – равнодушно предложил Валерка.

– Так нельзя шутить, – сказал Петрович.

Валера пожал плечом и скорректировал идею:

– Тогда в жертву горным духам принести. Чтобы не залило.

Игорь хихикнул. Петрович сказал:

– Тогда точно зальет. Давайте серьезнее. Сколько там, Гриш?

– Три цельных туши и разделанных уже килограммов сорок. За полтораста, в общем.

– Блин, – сказал Валера. – А оставить? В натуре, в шахту заложить, на третий. До этого самого дотянет, до коммунизма. А нам в следующем сезоне покупать меньше.

Оленину «Восточная» покупала у хантов из соседнего поселка Красная Ильичевка, в начале зимы, сразу туш двадцать, по шестьдесят рублей за килограмм.

– Так не будет следующего сезона, – напомнил Петрович.

– А до коммунизма, понятное дело, дотянет. Вот китайцы придут – тут и коммунизм, – отметил ростовский Юра.

– А что опять политинформацию завели? – раздраженно сказал Луценко. – Я нормально вроде спросил. С первой, главное, нормально обсудили, а у нас вечно все через ухо.

– Ладно, не заводись, – попросил Петрович. – Первая что предлагает?

– Не она предлагает, я предлагаю. Вывезти все, продать, деньги поделить.

– Купить водки, выпить, бутылки сдать, купить оленины, продолжил Валерка.

– Паршев, достал, – предупредил Луценко.

– Опа, – обрадовался Валерка. – А чего молчим? Я всегда готовый.

Валерка был очень хороший пацан, но любил кошмарить новичков. Игра у него такая была, которая быстро кончалась, переходя в нормальное дружбанство. Луценко перейти не дал. А Валерка и рад, балбес.

– Мужики, ну хорош, – взмолился Петрович. – Все устали, всем надоело, но два дня-то можно дотерпеть! Чего вы как маленькие. Говори, Гриша.

Луценко несколько секунд рассматривал неровные щели в потолке, потом вздохнул и продолжил:

– В Средневаховске оленина по сто пятьдесят идет. В России, ну, за Уралом – четыреста–пятьсот. Уйдет со свистом на первой же продбазе. Если вписываемся, перед начальством держимся вместе – на случай, если орать будет, что транспорт для нас, а не для мяса. Если кому пара сотен лишняя, я его долю на себе потащу, но и продавать буду сам. Вот и всё.

– Валера, хорош, – гавкнул Петрович.

Валерка изобразил лицом страшное удивление и захлопал невинными круглыми глазками.

Луценко опять скучно уставился в потолок.

– Ну что, нормально... – начал Петрович, но его прервал дикий трезвон.

Все вздрогнули.

Сигнал пожарной тревоги, он как полярный холод – привыкнуть к нему тоже невозможно. Поэтому Юра, главный Самоделкин «Восточной», и раскулачил случайно обнаруженный на складе контейнер с немецкой системой пожарной сигнализации. На складе вообще много чего хранилось, от нескольких штабелей валенок до двух ящиков с бензопилами, которые здесь пригодились бы для экранизации культовой техасской байки. Официально все было НЗ, об этом начальство предупреждало каждую осень, но тут же строго указывало на то, что автономность работы «Восточной» позволяет трудовому коллективу самостоятельно принимать все решения, связанные с текущей деятельностью шахты, в том числе и распоряжаться ее резервными мощностями.

Штатное использование сигнализации «Восточной» не грозило по меньшей мере до китайского нашествия – так что ее можно было отзывать из резерва в любых видах, хоть в качестве наковальни, а хоть и зуммера мобильной радиостанции.

Юра так и сделал, откликнувшись на жалобу Петровича. Тот в декабре дважды пропустил радиовызов начальства, а потому принял грандиозный втык и штраф в размере трех суточных окладов. Тихий сигнал у рации был, а народ в декабре, напротив, еще громкость не отстудил, забалтывал любой посторонний звук.

Теперь умелые руки Юры превратили начало каждого сеанса связи со спрутами-эксплуататорами в наглядное и послушливое пособие на тему «Каково звонарю перед Всенощным бдением». Звон обрушивался как свод шахты, ввинчивался в височные доли мозга и на каждый «дзинь» толчком выбрасывался через поры трясущейся кожи – изнутри почему-то. Первый месяц это убивало, потом смешило, потом бесило донельзя, но разлучить фашистскую медь с японскими микросхемами никто почему-то не рискнул.

Так эта античеловеческая ось и бурила честных пролетариев, пока их опытный руководитель, невнятно матерясь и сшибая стулья, не скрывался в кладовке, смело прозванной радиорубкой, и не заменял нечеловеческий рев нечеловеческими же воплями. Нормально говорить по рации он не умел.

Обычно это было забавно: уняв дрожь перепонок, пытаться по выкрикам Петровича, выпадавшим из щелей фанерной двери, угадать суть разговора с начальством, а потом обламывать его начальственный порыв донести до подчиненных господню волю близким к оригиналу пересказом.

Сегодня не срослось.

Сперва было как всегда. Петрович орал: «Да, вашими молитвами! Норма! Двести тридцать, как по графику! Стараемся! В соответствии! Да собрались давно!» Тут далее и говорить ничего не надо было: пьяному ежу было внятно, причем даже без сипнущих реплик Петровича, что начальство интересовалось, как жизнь, не падает ли выработка и готов ли народ вернуться на Большую землю – ну и хвалило, естественно.

На этом разговор обычно и заканчивался. Но вместо стандартного: «И вам всех благ, до скорого!» Петрович вдруг сказал – сказал именно, не выкрикнул: «Как-как?» И замолчал.

Мужики за столами переглянулись. Луценко пошел к свободному стулу и встал на него коленями – ноги, что ли, оттоптал по ходу стряпанья.