Волчье солнышко - Александр Бушков Страница 12

На них отчего-то напало лирическое настроение, и некотороевремя они слушали Мертвого Подпоручика с умиленным вниманием. Бар понемногузаполнялся народом.

– Прошлое всегда кажется приманчивее настоящего иособенно будущего, потому что о прошлом известно досконально почти все, –негромко говорил незнакомец. – Недаром вы, фантасты, как только зайдетречь о машине времени, норовите отправить хрононавта в прошлое. Там он будетзнать все наперед, и одно это как бы делает его выше тех, на кого он смотрит…Один Уэллс оказался смелее всех, отправив героя на миллионы лет вперед. Но я нео фантастике. Вы ведь знаете, как бережно люди сохраняют старинные предметы.Реставрируют старые автомобили, собирают древние книги, ломятся на историческиефильмы, взахлеб читают исторические романы… А мода? Я недавно смотрел снятую вдвадцатых годах кинокомедию. На экране не появилась героиня… Ее нельзя былоотличить от девушки нашего времени, Гай. Шапочка, прическа, шарф до колен… Афасоны платьев? Разрезы на юбках – основательно забытая мода двадцатых годов.Люди неосознанно тянутся к прошлому…

– Пардон, а вы-то сами, если не секрет? – спросилГай.

– Современник ваш, современник, – охотно ответилнезнакомец. – Просто тоже… неосознанно тянусь. Всегда лучше возвращатьсятуда, где знаешь все обо всем, не зря же мы так любим ездить в города нашейюности, только в большинстве случаев такие поездки не приносят ничего, кромегоречи и печали – старые дома затерялись среди выстроенных в наше отсутствие, ис большим трудом узнаешь улицы, изменились маршруты автобусов, приезжие толпывсосали и растворили коренных старожилов… Бродишь по улицам и всевсматриваешься в лица прохожих, стараешься отыскать давних знакомых, только вотбеда: нет их, нет…

– Я люблю наоборот, – сказал Гай. –Приезжаешь в незнакомый город, где ни одна собака тебя не знает, тебе никтоничего не должен, как и ты никому, такую свободу чувствуешь, словно на крыльяхлетишь… Выпьем, а?

Выпили. Крякнули. Откушали курицы.

Гори, гори, моя звезда, –

печально напевал Мертвый Подпоручик, —

звезда любви приветная…

Ты у меня одна заветная,

другой не будет никогда…

– Эх, браточки… – вздохнул Савва Иваныч. –Вот за это я вас и люблю, сволочей. Разведем толстовщину, достоевщину,ефремовщину, расстегнем на все пуговицы загадочную славянскую душу, водкинажремся, поплачем – куда там практичной Европе… Простые мы, как сибирскийваленок, и слабость наша в этом, и сила. Сидим-сидим – потом взыграет, исмотришь, поперся холмогорский парняга в двадцать лет латыни учиться, другойкрылья выдумал, а третий и того почище – орбитальные станции планирует заполсотни лет до практического воплощения… Немец с евреем – человеки практичные,с материнским молоком хитрость всосут и двадцать лет будут, как вода, каменьточить, потому и не получается из них истинно великих людей. Двадцать лет ибудильник тикать может, а ты попробуй по-славянски – внезапным озарением,широтой души, чтобы как Ермак, Алешка Орлов, Грозный Иван Васильич… Нет,ребята, если и есть богом избранный народ, так это мы. Без всяких скидок. Воттолько Аляску по дурости продали, из Калифорнии ушли, давайте, что ли, заАляску с Калифорнией…

Выпили. Помотали головами. Доглодали куру и заказали вторую.Мертвый Подпоручик, подумав, устроил физиономию в блюде с костями, поерзал изахрапел. Из него снова стали расти георгины.

– Вот это тоже по-нашему, – сказал СавваИваныч. – Отключился, сопит – и хоть ты пять атомных бомб швыряй. Да, Гай,дом-то твой исчез…

– Как это?

– А вот так это. Нету. Одна Белая Мышь уцелела.

– А Данута?

– Это которая?

– Была такая девушка, – сказал Гай. – Онаменя подобрала на окраине, когда разбился вертолет. Я у нее две недели жил.

– Пожил, и довольно, – веско сказал СавваИваныч. – Не возвращайтесь к былым возлюбленным… А на верблюде, на златомблюде, сидели бляди… А что до тоски с печалью, то это поэтическая ерунда. Мы поприроде своей способны отдавать себя одной-единственной женщине, Гай, это в наспрямо-таки в генах закодировано… Просто Ромео с Джульеттой очень вовремяумерли. Черт их знает, что у них там получилось бы через год-два счастливогобрака. Скорее всего, ничего хорошего – пеленки, детки, с газеткой передтелевизором, подгоревшие котлеты, измены по мелочам, развод… Ерунда все это,Гай. Прежде Евы была Лилит, Пирам и Тисба опять-таки успели умереть вовремя. АНаташа Ростова, между нами говоря, – клуша клушей…

– Иди ты, – сказал Гай. – Ты же сам вечноноешь, что хорошо бы кто-нибудь тебя полюбил. Нелогично, Савва…

– Это я от плохого настроения, – призналсяСавва. – Счастливая любовь расхолаживает, Гай. Неудачная – возвышает. Тычеловек творческий, сам должен знать. Так что мотай к Алене со спокойнойсовестью. А пока давай выпьем.

Мертвый Подпоручик неожиданно проснулся и с полусловапродолжал спор, начатый, очевидно, еще во сне с кем-то приснившимся. Сутьзаключалась в том, что стреляться глупо, потому что все равно помрешь. Закончивмонолог, он огляделся в ожидании аплодисментов, но таковых не прозвучало, и он,не обидевшись, сговорчиво рухнул назад, в тарелку.

Выпили уже вдвоем – незнакомец, оказалось, успел к томувремени превратиться в многофигурный антикварный шандал с чертовой дюжинойчерных свечей и смирнехонько стоял на стуле.

– Слабак, – плюнул Савва Иваныч. – Ну,посошок, Гай. – Он оглянулся и зловеще прорычал: – Ага, сподобил господь,жидомасоны на горизонте…

Прихватив за горлышко бутылку и нырнув в толпу у стойки, Гайподнялся и пошел к выходу, слегка покачиваясь. За спиной с мерзким дребезгомразлетелось стекло, огромное, судя по звуку, – ну да, там допрежь виселокакое-то зеркало… Орали дурноматом: «Киш мир ин тохас!» – летели стулья, ипобедно орал Савва Иваныч. Все было как всегда.