Шоу непокорных - Хейли Баркер Страница 12

— Ты мой ребенок, мой сын, — едва ли не воркует она. — Мы одна семья.

Я не намерен продолжать разговор, не намерен играть в эти игры. Бесполезно, неужели она не видит? Они больше не моя семья. Моя семья — это Хоши. Хоши, Грета и Джек: вот мои близкие.

Последние одиннадцать месяцев в вечных бегах с ними были тяжелыми, страшно тяжелыми, но они были и очень ценными — по крайней мере, для меня. Когда знаешь, что любой день может стать последним, жизнь ощущаешь совсем по-другому, каждое мгновение становится воистину священным. Нет времени играть в игры, напрасно тратить драгоценные секунды.

Я отворачиваюсь от этой хваткой, коварной женщины. Она даже не знает, что такое любить кого-то. Вивьен Бейнс никогда никого не полюбит, единственный человек, который ей по-настоящему небезразличен, это она сама.

Любовь обладать людьми, подчинять их своей воле — это не любовь вообще: это ее полная противоположность.

Стоило мне подумать о Хоши, о том, каково ей сейчас без меня, как я впал в панику. Впрочем, я тотчас постарался подавить ее. Как мне жить дальше, не зная, где она, не имея возможности быть рядом с ней каждый день? Не зная, жива ли она…

Я пытаюсь прогнать прочь тяжелые мысли. Не надо так думать. Я должен быть сильным. Ради нее, ради Греты и Джека. Я должен найти способ им помочь. Все остальное не имеет значения. Ни моя мать, ни ее гигантский дом и огромные машины, ни ее бесконечные обеды и ужины, ни бессчетные деньги, ни горы предметов роскоши, высящиеся вокруг нее, в то время как у несчастных, которых она угнетает, нет вообще ничего.

— Бенедикт. — В ее тоне впервые послышались нервные нотки. — Ты меня слышишь?

Я упрямо молчу. О чем говорить, если ни одно мое слово не может ничего изменить?

Как обычно, начинает ныть раненое бедро. Я массирую напряженные мышцы, и боль слегка отступает. С тех пор как Сильвио Сабатини подстрелил меня, всякий раз, когда я слишком долго стою, рана напоминает о себе болезненной пульсацией. Мне чертовски повезло, что я вообще не лишился ноги.

Когда мы сбежали, Джек первым делом отвез нас в безопасное место, в один дом, где договорился с доктором, который согласился осмотреть мою рану. Эту женщину-медика звали Бет. Она была настоящим обученным врачом, и она искренне хотела нам помочь. Бет была такой же, как Джек и другие Чистые, которые состояли в движении Сопротивления, чья сеть раскинулась по всей стране. Она навещала нас каждый день, пока раны не затянулись и мы с Хоши не пошли на поправку.

Израненные руки и ноги Хоши восстановились, но ей, вероятно, уже никогда не ходить по канату. Что касается моего ранения, то с ним все хорошо. Я почти не хромаю, но шрам останется навсегда. В том месте, где у меня на ноге когда-то были мышцы, теперь значится вмятина. Я не слишком переживаю по этому поводу, ведь когда на мне джинсы, этого даже не видно, а Хоши говорит, что это боевое ранение. Наверное, так оно и есть.

Надо мной нависает тень. Я поднимаю голову; это моя мать. Она перешла на арену и теперь стоит там, глядя на меня сверху вниз.

На ее щеках горят красные пятна, и, когда она начинает говорить, вся ее мягкость мгновенно исчезает. Ее голос дрожит от ярости.

— Тебе даже не хватает порядочности сделать мне шаг навстречу! Ты заносчивый, глупый мальчишка. Ты хотя бы отдаешь себе отчет в том, что натворил? Или тебе все равно? Ты опозорил меня, опозорил свою семью, опозорил наше доброе имя! Ты заставил меня краснеть перед людьми. На следующей неделе выборы, ты знаешь об этом? Я всю свою жизнь шла к этому, а теперь даже не знаю, сумею ли одержать победу! Твое душераздирающее выступление в Интернете почти год назад побудило армию сентиментальных слюнтяев к действию, они решили, что их долг — грудью встать на защиту бедных, невинных Отбросов. Ты предал меня, а теперь нагло смотришь и молчишь! Ты мог бы, по крайней мере, извиниться!

Я смотрю на нее и усмехаюсь. Я знаю, какое раздражение вызовет моя улыбка.

— Мой сын! — восклицает она. — Мой сын — уголовник, которого разыскивает полиция! Ему вскружила голову какая-то циркачка, гимнастка на трапеции! Я до сих пор не могу в это поверить! Да ты должен валяться у меня в ногах, умоляя о прощении! Знаешь что? Я скажу тебе одну невероятную вещь. Сказать? Узнав, что увижу тебя сегодня, я начала нервничать. Я не знала, что сказать тебе! Все эти месяцы не зная, жив ты или мертв, я пообещала себе, что если тебя найдут, я прощу тебе все. И вот теперь я смотрю на тебя и понимаю, что не смогу этого сделать. Это выше моих сил, Бенедикт, это выше моих сил!

Мне трудно смотреть на нее. Я вижу лишь ее поступки. Я закрываю глаза и вспоминаю Прию, какой та была, когда я в последний раз видел ее. Думаю о Хоши и о том, как моя мать приказала ее убить. Думаю о фортепиано — ее любимой вещи — с его сверкающими белыми клавишами и обо всех умерщвленных по ее приказу Отбросах. Сколько их было? Слишком много, о да, слишком много.

Я больше не могу молчать. С какой стати я должен это делать?

— Что ты хочешь от меня услышать? — Я нарочно произношу эти слова плаксивым тоном. — О, каким глупым, непослушным мальчишкой я был! Мне так стыдно, что я дерзнул ослушаться тебя. Я больше никогда не буду нарушать правил, дорогая мамочка! Я буду делать все, что ты скажешь, только прости меня. Ты с самого начала была права: я никогда бы не полюбил мерзкую циркачку! Знаешь что? Мне действительно жаль. Жаль, что мне потребовалось столько времени, чтобы разобраться, кто ты такая, жаль, что я так долго терпел тебя. Я не хочу твоего прощения! Мне от тебя ничего не нужно! Все, что произошло, все, что я сделал, я бы повторил снова!

Из ее груди вырывается крик ярости.

— Я не знаю, в кого ты такой уродился! — вопит она. — Не знаю, чьи гены ты унаследовал, но уж точно не мои! Я бы никогда не позволила себе так говорить с моей матерью, как ты только что говорил со мной! Я никогда не была такой безрассудной, такой эгоистичной! Я уважала моих родителей. Я уважала власть! Как мой сын мог стать мятежником? Неужели мой сын стал любовником какой-то грязной девки?

— Тогда отпусти меня, — говорю я. — Если я для тебя такое разочарование, отрекись от меня. Я от тебя уже давно отрекся. Сделай любезность для нас обоих, откажись от меня.

Она смеется.

— Отречься? Кстати, заманчивая идея. Эх, будь это так просто! Нет. Ты унизил меня, Бенедикт. Ты выставил меня сущей идиоткой. Не за горами выборы, а твое смехотворное поведение уже стоило мне голосов избирателей. Мир должен услышать, как ты публично сожалеешь о содеянном! Ты обязан это сделать!

А, теперь все понятно. Как это я раньше не догадался. Мне с самого начала показалось подозрительным, что она так отчаянно пыталась вернуть мое расположение. Я ей нужен, и поэтому она так настойчива. Мое пресловутое предательство подпортило ей репутацию. Ей нужно, чтобы я покаялся, причем публично.

Она отвернулась от меня и начала расхаживать взад-вперед по арене странной лесной страны чудес. Внезапно она развернулась, резко подскочила ко мне, присела на корточки, так что мы оказались на одной высоте, схватила меня за лицо и, хищно оскалив зубы, притянула к себе.