Карта хаоса - Феликс Х. Пальма Страница 11

– Вдвое, говорите? – переспросил Мюррей. – Вы по-настоящему щедрый человек, профессор. Но, к несчастью, деньги меня не интересуют.

С этими словами он направился к витрине, где были собраны музыкальные шкатулки, и опять улыбнулся с наигранным любопытством. Он шагал неспешно, и, несмотря на грузную фигуру, его движения обладали почти чувственной грацией. Чарльз видел, как он погладил крышки некоторых шкатулок.

– Вы представляете себе размер моего состояния, профессор? – спросил Мюррей, открывая шкатулку из черного дерева и выпуская на волю легкую, знакомую всем с детства мелодию. Он позволил музыке какое-то время литься в воздухе, а потом снова отправил ее в заточение. Затем обернулся к математику: – Не представляете? И я тоже в точности его не знаю – посчитать это никому не по силам. – Он досадливо поджал губы. – И тем не менее даже такое количество денег не может дать человеку всего, что он пожелает. На беду, есть много вещей, которые я купить не способен. Догадываетесь, о чем я, профессор? Нет, насколько понимаю, не догадываетесь… Видать, потому что вам самому никогда не было нужды покупать их. Я имею в виду достоинство, уважение и восхищение окружающих… – Мюррей невесело рассмеялся, в то время как Чарльз смотрел на него с растущей тревогой. – Вы, похоже, удивлены… Скорее всего, вы полагали, что человек вроде меня не придает значения подобным вещам, раз занимается тем, чем занимаюсь я. Но, смею вас заверить, я придаю им значение, да, придаю, и даже большое значение. – Он театрально вздохнул. – Я устал от ханжества нашего мира. Вы и многие вам подобные употребляете наркотики, которыми я торгую…

Чарльз и Уэллс переглянулись. Им, как, впрочем, и всем, было известно, что Мюррей разбогател вовсе не на торговле стульями в елизаветинском стиле. Однако они, опять же как и все, предпочитали ради своего блага притворяться, будто не знают этого. Теперь Мюррей выложил все карты на стол, и его неожиданная откровенность не сулила ничего хорошего.

– Церковь осуждает меня со всех своих амвонов, – с горечью продолжил Мюррей, – хотя в нужный момент умеет закрыть глаза, позволяя моему бизнесу безнаказанно процветать. И не только закрывает глаза… Так вот, мне до смерти надоело стирать сутаны духовенству, кардинальше Такер и мерзким старикашкам из ее свиты! – воскликнул он с внезапной злобой. – Я нужен им, потому что они желают иметь власть над народом, которую сохраняют благодаря мне, а народу я нужен, потому что он желает наслаждаться счастьем, которым я его обеспечиваю. Однако сам я для всех остаюсь персоной нежелательной! Воплощением зла! Великий парадокс, не правда ли? – заключил он с тошнотворно приторной улыбкой.

Уэллс точно онемел. Он уже не сомневался, что нынешняя сцена будет иметь скверный финал. Но, несмотря на это, биолог раздумывал еще и над признаниями миллионера, которые его поразили, поскольку подтверждали, что Церковь втайне была замешана в торговле волшебной пыльцой. Уэллсу не составило труда сделать еще один логический шаг и понять остальное. Церковь расправилась с воображением, применив воистину блестящий план, – и тут нельзя было не вспомнить про ее отношение к любви. Осознав, что запрет на воображение только сделает его более привлекательным, Церковь предпочла внушить людям сомнение в их способности воображать и создала вещество, которое искусственным путем обостряет эту способность, а затем осудила использование порошка, чтобы превратить его в нечто столь же манящее, сколь и опасное. Таким образом человек стал зависим от волшебной пыльцы, хотя, скорее всего, естественный дар воображения никогда не покидал его.

Итак, Церковь Знания делала все, чтобы вещество попадало к людям, так как не желала вырывать с корнем способность, которая, как и любовь, могла привести их к Знанию. Однако делала это тайно. Тут-то на сцену и выходил Мюррей, Властелин воображения, наркоторговец, снимавший с Церкви позорное пятно. Правда, Мюррей был не первым, кто исполнял эту роль – столь же неприглядную, сколь и необходимую. Раньше существовали другие посредники, другие темные фигуры, и они воплощали в себе все самое презренное, что только было в мире. Их в каждом поколении создавала Церковь ex professo ^[10]. Но до сей поры ни один из этих людей не взбунтовался против своей судьбы. Легко было предположить, что Мюррей намерен стать первым.

– Мне надоело делать грязную работу для этих хитрых стариков, – продолжил Мюррей, – в то время как они обливают меня грязью или клеймят с церковных амвонов. Надоело толочь волшебный порошок в моей ступке. – Он горько усмехнулся. – Я не желаю и дальше оставаться Властелином воображения. Не желаю после смерти войти в историю в роли злодея. Нет, есть титул, который нравится мне куда больше. Я хочу, чтобы обо мне вспоминали как о Спасителе человечества! Вряд ли существует слава выше этой! – Он улыбнулся и перевел взгляд с Чарльза на Уэллса, а потом снова на Чарльза. – Вот поэтому, профессор, несмотря на все ваши знания, вы проявили большую наивность, полагая, будто я соглашусь принять от вас деньги и скромненько отойду в сторону, чтобы вся слава досталась вам одному. Нет, история будет складываться иначе.

– И к-к-как же она будет, по-вашему, складываться? – спросил после долгой паузы Чарльз.

– Сейчас объясню, – ответил Мюррей невозмутимо, по-прежнему глядя профессору в глаза. – Все произойдет следующим образом: знаменитый профессор Чарльз Доджсон покончит с собой, пустив себе пулю в лоб, вечером четырнадцатого января одна тысяча восемьсот девяносто восьмого года, то есть прямо сегодня. Он несколько месяцев сражался с депрессией, которая поразила его после того, как бывший ученик, случайно здесь присутствующий, – он послал улыбку Уэллсу, – победил его на дебатах, посвященных спасению мира.

– Боже мой… – простонала Джейн, прижимаясь к мужу, который обнял ее, со страхом поглядывая на телохранителей Мюррея, а они между тем все решительнее расправляли плечи, по мере того как их хозяин излагал свой план.

– Это будет большая потеря, – говорил Мюррей с усмешкой. – Она потрясет мир, но пройдет всего несколько месяцев, и мир об этой потере забудет. Тогда миллионер Гиллиам Мюррей объявит, что работавшая при нем группа ученых сумела-таки создать в его частной лаборатории магическую дыру, о которой так мечтал великий профессор Доджсон, и через нее человечество сумеет убежать от своей гибельной судьбы.

– Что?! – взревел ученый. – Это мое творение! Я не позволю вам завладеть им!

– Чарльз, послушай… – попытался унять его Уэллс, заметивший, как оба телохранителя подняли пистолеты и прицелились в Доджсона.

– Не позволите? – Мюррей расхохотался, и смех его был до того хриплым, что запросто мог расцарапать ему горло. – А я и не собираюсь просить у вас позволения, профессор, если вы еще этого не поняли. Я Гиллиам Мюррей, я привык брать все, что хочу. – Он подал знак рыжему громиле. – Мартин, пожалуйста. В висок. И не забывай, что это должно быть похоже на самоубийство.

Мартин кивнул и медленно направился туда, где, окаменев, стоял Чарльз. Уэллс хотел было броситься ему на помощь, но второй тотчас навел на него свой пистолет. Биолог снова обнял жену, и оба смотрели, как рыжий с театральной осторожностью приставил дуло к виску старика. Доджсон, слишком растерянный и напуганный, чтобы как-то на это отреагировать, только и сделал, что перенес вес тела с одной ноги на другую.