Сэнгоку Дзидай. Эпоха воюющих провинций - Алексей Вязовский Страница 10

— Давненько вас не видел, Ёшихиро-сан, соскучились по тренировке? — почти с оскорбительной усмешкой спросил самурай.

— Это наш самый известный мечник Сатоми, моя правая рука касира Танэда Цурумаки, — встал между нами генерал. — Имел честь учить вас кэндзюцу.

— Да, Ёшихиро-кун, [27]гонял я тебя славно, — закатил глаза в воспоминаниях Цурумаки. — И сейчас бы погонял, кабы не твоя рана. Бо-бо, наверное?

— Соберите самых лучших мечников, — коротко распорядился я, не отвечая на подначки Танэды.

Этим людям можно доказать что-то только делом. Болтовню такие бойцы уважают мало. Я скинул кимоно, выбрал из стойки первый попавшийся деревянный клинок. Крутанул в кисти. Пойдет. Сел на колени, закрыл глаза. Сейчас мне понадобится все наследство Ёшихиро — от и до. Успокоил дыхание, очистил разум от лишних мыслей и переживаний. Почувствовал энергию ки, которая текла внутри меня. Я готов.

Вокруг уже собралось человек десять, включая толстячка-рубанка и обоерукого бойца.

— Танэда-сан, — обратился я к ухмыляющемуся самураю, — будьте так добры, завяжите мне глаза вот этим поясом.

Усмешка сползла с лица Цурумаки:

— Ёшихиро-сан, вы уверены в своих силах?

Ага, уже не кун, а сан.

— Разрешаю лично поучаствовать и проверить мои силы. Нападайте все сразу, поодиночке — мне все равно. Получивший удар по телу — выбывает.

Раздается удивленный гомон самураев. С завязанными глазами, да еще против десяти лучших мечников… Цурумаки завязал мне глаза — и я смело вошел в круг, который создала собравшаяся толпа.

— Всем тихо, — громко приказал правая рука генерала.

Я полностью расслабился, вдох — выдох, вдох — выдох. Вселенная медленно вошла в меня. Мне не нужны были глаза, чтобы видеть моих укэ. [28]Я чувствовал их запах, слышал скрип суставов, ощущал напряжение мышц. Они медленно окружали меня, принимая удобные стойки. Начать решил обоерукий. Я почувствовал, как напряглась его опорная нога, скрипнул песок под таби, но я не стал ждать рывка. Кувырком назад сократил расстояние и при выходе из кувырка провел мгновенный укол клинком вспять в туловище самурая. Раздался стук соприкосновения дерева с грудной костью, и обоерукий с руганью отскочил назад. Тут же два его соседа попытались взять меня полулежащего в клещи. Я услышал справа свист воздуха, рассекаемый боккэном, [29]парировал его своим клинком и мгновенно перекатился в ноги левого бойца, который только замахивался мечом. Перекатываясь, я успел свободной рукой ударить самурая в пах. Благо тот стоял в широкой, «лошадиной» стойке. Попал не очень удачно, но товарищу этого хватило. Его скрючило, из горла вырвался стон, и тут же раздался крик Цурумаки:

— Вышел из круга, ты убит.

Формально он еще не убит, но это уже не имеет значения. Продолжать схватку не может. Минус два, опять скрип подошв вокруг меня.

Решился толстячок-рубанок. Мгновенный подскок, взмах боккэном, я блокирую — и тут же прижимаюсь к нему, не давая разорвать дистанцию. Он давит своим мечом, а сзади уже замахивается еще один самурай. Бью лбом в нос толстяка, слышится хруст носовой перегородки, он отшатывается, я шагаю вслед и возвратным движением, присев в низкую стойку, полосую клинком назад. Самурай, который целил в меня, из-за нашего совместного с «рубанком» шага вперед проваливается и получает моим боккэном по шее. Минус три. Толстяк, потеряв выдержку, с криком бросается вперед, но я обкатываю его вертикальный удар, прижимаясь боком к боку, и тут же делаю неожиданный выпад влево. Там в ступоре застыл боец, который даже не успевает блокировать мой удар. Осталось шесть. Я чувствую страх пятерых из них. Мое обоняние обострилось настолько, что я различаю запах пота каждого из них. Единственный, кто меня не боится, — это Цурумаки. Он-то и решается скоординировать своих коллег:

— Ну-ка! Все разом, по моей команде!

Ага, щаз. Буду я ждать твоей команды. Кончик моего таби цепляет небольшую кучку песка, и я швыряю ее навстречу «рубанку». Его меч слегка запаздывает, и мой боккэн попадает по ребрам. Я перехватываю выпадающий из руки меч и тут же, раскинув руки в стороны, встаю на шпагат. Два укола для двух резвых самураев, бросившихся ко мне с двух сторон. А вот не надо так широко размахиваться. Тут же происходит еще один быстрый обмен ударами с двумя бойцами, боккэны сталкиваются со звонким стуком. Мне удается попасть по пальцам правого самурая, и он с криком бросает меч. Левый получает по ногам и тоже выбывает из игры. Остается один Цурумаки. Он не торопится, обходит меня по часовой стрелке.

Я решаюсь сравнять шансы и отбрасываю в сторону второй боккэн. На площади царит мертвая тишина. Все затаив дыхание смотрят на нас. Я уже прилично устал, а от резкого шпагата у меня болит в паху. Как бы не было растяжения.

Я чувствую озадаченность Цурумаки. Он никак не может выбрать стратегии схватки со мной. То поднимет меч вертикально у правой стороны головы, то опустит его вдоль средней линии туловища. Двигается вперед он всегда с правой ноги, медленно подтягивая левую.

Внезапно он рванул с криком ко мне, метя клинком в лицо. Я поставил жесткий блок, мы вошли в клинч, и тут же получил локтем в голову. Успеваю убрать лицо и подставить лоб, но на мгновение теряю ориентацию, и Цурумаки хитрым движением закручивает мой боккэн и выбивает его из рук. Все, что мне удалось, — это поднырнуть под добивающий удар и прихватить локти самурая. Я тут же сделал переднюю подножку и повалил Цурумаки на землю. Схватка перешла в партер. Мечом действовать мой укэ уже не мог и попытался боднуть меня макушкой. Я отпустил его локти, тут же получил несколько смазанных ударов кулаками, но успел всунуть руки под отворот кимоно и резко стянуть воротник. Цурумаки захрипел, попытался освободиться от удушающего приема — я же только сильнее сдавливал его шею.

— Матэ! — громко приказал генерал, и я отпустил задыхающегося капитана-касиру.

Встал, снял повязку, отряхнулся. Подал руку Цурумаки и помог встать. Вся площадь смотрела на меня квадратными глазами.

Танэда первый сгибается на девяносто градусов и застывает в поклоне, все остальные тут же повторяют его движение. Кланяюсь в ответ. Ухожу победителем под восторженные крики «Сатоми» и «кэнсей».