Стопроцентно лунный мальчик - Стивен Танни Страница 10

— Лейтенант, выражение «существо», строго говоря, не вполне верно с юридической точки зрения, когда речь идет о школьнике в защитных очках системы Шмильядзано.

— Ладно, неважно. Просканируй обоих и скажи мне, в какой мере смерть мальчика связана с тем, что он подвергся воздействию четвертого основного цвета.

— Прошу прощения, лейтенант, но основных цветов всего три: желтый, красный и синий.

— Белвин, ты знаком с таким явлением, как лунарный офтальмический символяризм?

— В известной мере. При проведении спасательных операций, если у жертвы пожара или другого несчастного случая окажутся очки системы Шмильядзано, мне предписано проследить, чтобы очки постоянно находились на лице. Мне непонятно, с чем связано подобное требование, однако я запрограммирован на строгое выполнение данной директивы.

— Не надо мне тут о пожарах! Белвин, будь любезен, просканируй кору головного мозга и зрительные нервы покойника. Имеются ли разрывы в перцептивной цепи, указывающие на травматичное воздействие четвертого основного цвета?

— Лейтенант Шмет, я рад помогать вам в любых спасательных операциях. Однако, боюсь, при сборе улик от меня мало пользы. Результаты моего сканирования лишь подтверждают вывод моего коллеги-человека: смерть школьника наступила из-за повышенного содержания запрещенных химических веществ в крови. Ваше предположение о том, что смертельная травма учащемуся нанесена неким невообразимым цветом, является сугубо гипотетическим, а с точки зрения закона — совершенно необоснованным. Мое взаимодействие с представителями человеческого рода регулируется положениями закона, согласно которым четвертого основного цвета не существует. Моему пониманию недоступно, как можно ссылаться на несуществующий цвет при проведении уголовного расследования. Я говорю это не просто как машина, а как машина, которой глубоко симпатична ваша любознательность при решении данной загадки. Сам я, не будучи живым организмом, цветов совсем не различаю, но, думаю, если бы различал, это стало бы для меня настоящим потрясением. Для меня цвета и оттенки — не более чем теоретические данные спектрального анализа, который, кстати сказать, убеждает меня в том, что основных цветов ровно три, как и положено по закону. Предполагая иное, вы сами нарушаете закон, и если будете упорствовать, возможно, вам придется арестовать самого себя за то, что ведете с гражданским населением разговоры о цвете, законодательно запрещенном к обсуждению.

Шмет, уставившись на робота, увидел на месте лица отражение собственной неприятной физиономии с разноцветными глазами, голубым и карим. Глаза двигались чуточку вразнобой, поскольку один был настоящий, а другой — искусственный. Настоящий глаз обратился к мальчику в защитных очках. Шмет мысленно завязал узелок на память — о рыбке, сорвавшейся с крючка.

Следующим в тот день был урок древней литературы. Обсуждали книгу Мелвилла «Белый бушлат», проводили сравнительный анализ этой книги с повестью Кредольфера «Ритм Скрона». Учительница очень хвалила Иеронимуса. И все другие ученики, такие умные, по-взрослому вежливые, восхищались тем, как он с ходу провел разбор этих классических произведений. Слинни тоже там была — она по всем предметам училась в классах для одаренных и всегда испытывала странную затаенную гордость, когда ее стопроцентно лунный друг принимался рассуждать о древних авторах, об удивительно современном звучании старинных книг, о красоте античного стиля и о том, как сочинения далекой древности увязываются с политическими, социальными и культурными особенностями нашей сегодняшней лунной жизни. Иеронимус даже процитировал по памяти несколько строк из «Белого бушлата» на языке оригинала, а потом сам же объяснил, что они значат в переводе. Некоторых учеников так пробрало, что они с трудом скрывали слезы, навернувшиеся на глаза.

Никто из них не думал о мертвом мальчишке, которого в эту самую минуту перевозили в центральный морг Моря Спокойствия. Никто и не знал о нем. Этого случая просто не было, как не было и четвертого основного цвета.

На следующий день, придя на урок в коррекционный класс, Иеронимус обнаружил, что о происшествии все забыли. Зато буйные одноклассники, никого и ничего не уважающие, старались держаться от стопроцентника подальше. Опасались. Он был то ли демон, то ли еще какой-то вурдалак, убивающий взглядом.

Если рассвирепеет, ему даже не нужно будет прикасаться к своему врагу — достаточно всего лишь посмотреть.

Прошло два года. Никто не знал о его двойной жизни. Иеронимус боялся до дрожи, что кто-нибудь, особенно Слинни, узнает о диагнозе «тяжелая ученическая шизофрения». Он мастерски уходил от ответа на вопросы вроде: «В каком ты классе по математике?» или «Слушай, где ты пропадаешь половину уроков?». И самый коварный вопрос: «Постой, а что ты делал на втором этаже, там же дебилы учатся?»

Дебилы.

Среди подростков принято придумывать всем обидные клички. Людей делят на категории, приклеивают ярлык, и он остается на всю жизнь.

«Это не тебя я видел в коридоре с дебилами?»

«А правда, у тебя брат-близнец — дебил?»

«Проходил вчера мимо дебильского класса и глазам не поверил: померещилось, что ты там сидишь».

Дебилами их называли все. Если ты учишься в таком классе, ты — дебил. Даже учителя употребляли это словечко. Однажды Иеронимус, зайдя зачем-то в учительскую, слышал, как преподавателю-почасовику объясняли: «Извините, сегодня вам придется вести урок у дебилов». Тот сразу принялся вздыхать и ругаться: «Конца-краю нет, опять меня угораздило, эти дебилы совершенно невыносимы, чтоб их всех феи побрали, не пойду, и все!» Он вылетел из учительской, и секретарше пришлось обзвонить еще несколько педагогов, пока не нашла замену. «Алло, это школа номер семьсот семьдесят семь, у нас преподаватель заболел. Вы сейчас свободны? Да? Вот хорошо! Нужно провести урок в классе двести сорок один… Да, верно, это класс для дебилов… Постойте, вы же только что говорили, что свободны!»

Никто не хотел учить дебилов. Некоторые педагоги и одного дня не выдерживали. Временные учителя уходили и больше не возвращались. За год в трудном классе, состоящем из трудных подростков, сменились не меньше пятнадцати педагогов. Это не считая бесконечного количества случаев, когда приходилось вызывать замену, потому что преподаватель просто сбегал с урока.

К счастью, большинство учеников семьсот семьдесят седьмой школы никак нельзя было отнести к дебилам. Иеронимус об этом отлично знал, но половину каждого школьного дня его преследовало ощущение, что он живет в мире, населенном дебилами. Их бешеные вопли по любому поводу, привычка поднимать кошмарный шум из-за каждого пустяка, неспособность усидеть на месте больше тридцати секунд подряд, постоянное обзывательство, невообразимый жаргон, весь этот вульгарный и неуправляемый дебильный мирок странным образом нашел себе место в сердце Иеронимуса. Стопроцентник потихоньку сам стал частью их жизни. Сидя в битком набитом классе, он занимал особое, привилегированное положение: он мог наблюдать, потому что его не трогали, а не трогали его потому, что он был демон-убийца.